— Всё, влипли.
— Тише ты, — толкнул я его в бок.
А директор уже спешил к стулу, опередив всех остальных.
— Безобразно, безобразно ведёте себя, — возмущался он на ходу. — В других классах…
Он не договорил, рывком бросил на стул своё лёгкое тело. И тут ахнул взрыв. Четыре «кругленькие» рванули в один голос — наверное, Валентин Иванович умел правильно садиться и распределять тяжесть поровну на все ножки. Ещё бы — физик. Но вскочил он так же ловко, как мячик, у него было такое лицо, будто его пиннули, и он ощупывал сзади брюки и морщился.
Олимпиада Григорьевна никак не могла отдышаться. Лицо её сделалась, как мел.
Старушка завуч с испугу юркнула за дверь.
Вообще весь класс вздрогнул, даже мы трое, хоть для нас это не было неожиданностью. Только Ирина Павловна стояла невозмутимая и спокойная и даже чуточку улыбалась и покачивала головой. Ей это всё, казалось, даже понравилось.
Но директор, заикаясь спросил:
— Кто э-э-то з-з-делал? Пусть он выйдет к доске.
Но не тут-то было. Класс растерянно молчал, точно набрав в рот воды.
Тогда директор начал стыдить нас, сказал, что у того хулигана не хватает мужества признаться. И он последний трус и прочее.
Но Грач на подобную приманку не клюнул — он знал, чем это признание кончится.
В этот вечер мы были оставлены воем классом без обеда и сидели до темноты запертые. Нам предоставили время подумать. И ребята начали уже бузить и допытывались между собой, из-за кого эта неприятность, и кое-кто жаловался, что сосёт под ложечкой. Конечно, подозрение падало на нашу тройку.
Всех выручил Павлуха Долговязый. Он оказался электриком. Начал вывинчивать одну за другой лампочки и, нажевав промокашки, клал её на цоколи и снова завинчивал. Пока что лампочки горели.
— Надо спасаться! — сказал он. — Иначе ночевать тут будем.
— Ночевать неохота, — согласился Лёнька, он хуже всех терпел голод.
Когда пришли Валентин Иванович и Ирина Павловна, лампочки начали поочерёдно гаснуть — жёваная промокашка высохла на цоколях.
— Что за ерунда? — в недоумении пожимал узенькими плечами Валентин Иванович. А ещё физик.
Когда погасла последняя лампочка, грехи нам были отпущены.
Дружба между Ириной Павловной и нами, учениками третьего «Б», началась совсем с необычного.
Однажды — это уже весной — в класс кто-то неумело постучал.
Ирина Павловна распахнула дверь и, вскрикнув, исчезла за нею. И когда я, самый любопытный, выглянул в коридор, то увидел: наша учительница обнимает высокого мужчину на костылях и в солдатской серой шинели. У мужчины на щеке был шрам, и по нему, как по желобку, текли слёзы.