— Ну, Грач, открой.
Щи в чулане мы нашли сразу — они были ещё горяченькие. И искрились жирными круглыми звёздами. И так одуряюще пахли!
Потом Лёнька принёс три раскрашенные деревянные ложки.
— Только по разу хлебнём, — напомнил он.
— По разу…
Однако щи оказались очень вкусными. Мы никогда таких не ели.
— Хватит, — шептал Лёнька, а сам торопился ложкой.
— Ещё чуть-чуть.
— Не заметит мать, — утешали мы.
А потом почему-то забылись. И Лёньку захватил азарт. Сидели все трое на прохладном полу в чулане и наперегонки хлестали щи.
За каких-то несколько минут опустошили почти всё содержимое четырехлитровой кастрюли, съели мясо. И только тут Лёнька спохватился:
— Что мы наделали!
И захныкал:
— Теперь мать задаст!
Жадно сгребая со дна гущу, Грач успокаивал его:
— Сейчас что-нибудь придумаем.
Но придумать что-либо было трудно. Мы облизали круглые ложки и сложили в кастрюлю. А вечером, сидя за стенкой дома, слушали, как вернувшаяся с работы Лёнькина мать остервенело лупила его верёвкой, и сочувственно вздыхали. На сытый желудок неохота было жалеть о чём-то, и Грач на каждый Лёнькин выкрик приговаривал:
— Ничего, ничего. За такие щи можно не то вытерпеть.
Она поселилась на лесном болоте, рябоватая и стремительная, с изогнутыми к хвосту крыльями. На добычу обрушивалась внезапно, как молния, и запоздалый крик схваченной утки сразу же затихал.
Потом она обжила старое воронье гнездо на высокой берёзе — и хищников стало двое.
Каким-то чудом Колька Грач нашёл это гнездо. Побледневший, он свистнул «сбор» и тихо сказал:
— Что я вам покажу сейчас. Ужаснётесь! Пошли?
Но сам вдруг остановился и задумчиво поднял кверху грязный палец.
— Невооружёнными нельзя. Рогатки нужно сделать.
— Резины нет, — выдохнул я.
Но Грач только усмехнулся и кивнул на изгородь бабки Илюшихи: на сером частоколе висели старые балонные галоши.
— Стянем?! — предложил он. — Галоши красные, что надо.
— Я на стрёме буду стоять, — сразу же согласился Лёнька.
— Больше ты никуда не пригоден, — отозвался Грач и пополз вдоль изгороди, раздвигая руками крапиву, сочную, майскую, самую жгучую.
Бабка Илюшиха копошилась во дворе, совсем рядом, но так и не видела, когда Колька снял галоши. И мы не видели. Он вернулся весь в волдырях и вытряхнул их из-за пазухи старенькой залатанной рубахи. Сказал по-хозяйски:
— Вырежем с краёв на три рогатки и назад отнесём. А то бабка простудится осенью без галош.
— Зачем относить? — заупрямился Лёнька. — Такая резина. Красная.
— Не жадничай!
Колька глянул на него своими цыганскими глазами, и Лёнька умолк. Он побаивался Грача.