В сотне шагов прямо по курсу высилась живая стена колышущегося тропического леса — толстые стволы экзотических деревьев, переплетённые густой сетью бесконечных лиан. На его исчерна-изумрудном фоне выгоревшая под солнцем хижина, укрытая сухими пальмовыми листьями выглядела старинным белокаменным склепом.
Вскоре тростниковая портьера, заменявшая входную дверь, с лёгким шелестом отошла в сторону, и из жилища вынырнул крепкий загорелый мужчина зрелых лет с длинными, небрежно заплетёнными в косу волосами. Из одежды на нём была только импровизированная юбка грубого желтоватого холста, скрывавшая ноги до середины икр.
Человек заметил Машу, что-то крикнул и, подзывая её к себе, махнул жилистой рукой. Она, осторожно переставляя босые ноги, чтобы не дай Бог не наступить на острый камень или бритву раковины, медленно направилась к хижине. Хозяин тем временем снова исчез внутри, но вскорости появился вновь, неся перед собой пару изящных и лёгких плетёных кресел.
Подойдя к человеку на расстояние вытянутой руки, Маша стеснительно улыбнулась. Она узнала его. Не удивительно, ведь они уже встречалась. Однажды. Правда, тогда мужчина был одет вполне традиционно — в чёрный костюм-тройку на ослепительно белую сорочку с высоким воротником, слегка придушенном невесомым шёлковым кашне.
— Здравствуйте, Поль. Очень рада снова вас видеть, — негромко произнесла она.
— Добрый вечер, моя маленькая Мари, — так же тихо и спокойно приветствовал её Гоген. — Не правда ли, здесь замечательно? Раньше так было и на Таити.
— Да, здесь очень красиво, — снова улыбнулась Маша и удобно устроилась в предложенном ей кресле.
Взору предстало всё величие спокойного океана, неспешно, но с неизменным аппетитом поглощающего погружающееся в него гигантское красное солнце. В мягких лучах засыпали устроившиеся на прибрежных валунах беззаботные чайки и флегматичные пеликаны. Вдали розовым платком колыхался на слабом ветру одинокий парус спешащей от берега маленького катамарана.
— Мари, вы даже представить не можете, как я полюбил эти закаты, — словно прочитал её мысли Поль. — Каждый вечер выношу сюда любимое кресло, мечтаю о нас и уже который год не могу отказать себе в удовольствии забросить на это время работу… Впрочем, мои картины всё равно почти не продаются… Они никому не нравятся. Эти раздутые снобы, видите ли, говорят, что таких красок в природе существовать не может. Глупцы! Жаль их. Даже не догадываются, на что способна природа… А вы, Мари? Вы видели их? Мои работы? Не те ужасные, знакомые вам эскизы, а готовые полотна, которые я отвёз в Европу?