Самые первые, такие как разукрашенный «Вулворт», бросали вызов европейскому собору, развивая американскую версию готики. «Великий Гэтсби» от архитектуры, такой небоскреб, как все нувориши, еще не очень знает, что делать с завоеванным. Зато небоскребы золотого века ар-деко уже не нуждались в образцах, а сами ими служили.
Послевоенные небоскребы говорят универсальным, а значит, ненастоящим, как эсперанто, языком скупого интернационального модернизма. Одинаковые, словно зубья гребенки, они просеивают ветер на немереных просторах Авеню двух Америк. Среди них скучно гулять, но они хорошо получаются на открытках.
Куда больше Нью-Йорку шли близнецы Мирового торгового центра, которые я всегда показывал приезжим писателям. Неотличимые друг от друга, два небоскреба были гимном тиражу и напоминали вавилонскую башню, составленную из хрустальных фужеров. Тот колосс, который вырос на месте взорванных башен, не идет ни в какое сравнение: в нем нет ни одной идеи, кроме символического роста в 1776 (год принятия Декларации независимости) футов. Только кто считает?
Впрочем, о нем рано судить – он еще не прижился в панораму. Зато уже вписался в пейзаж самый необычный небоскреб в городе – 76-этажное творение Фрэнка Гери. С его появлением Нью-Йорк, после растянувшейся на поколение паузы, обзавелся новой вертикальной достопримечательностью, красота которой ускользает от определений.
– Гери, – говорят его критики, – практикует архитектуру войны: его здания выглядят так, будто в них взорвали бомбу.
Часто это соответствует действительности. Но асимметричный, как волна, гибкий, как тростник, и крутой, как вихрь, новый небоскреб будит мирные ассоциации. Ломая плоскость, он растворяет жесткие формы, превращая бетон в тюлевый занавес, которым играет океанский бриз, обвевающий юг Манхэттена.
Это зодчество незастывшей музыки. Подобно ей, архитектура Гери разворачивается во времени. Солнце и облака, полдень и сумерки, неторопливая прогулка и беглый взгляд – все меняет облик небоскреба, не позволяющего себе, как и сам Нью-Йорк, застрять в самодовольной неподвижности.
Новым небоскребом Фрэнк Гери несказанно угодил городу, живущему одним днем, обычно – завтрашним. Меняясь быстрее нас, Нью-Йорк, чем он разительно не похож на ампирный Петербург или буржуазный Париж, лишен постоянного адреса в истории. С ним не соскучишься.
Вид сверху
Искусно балансируя между верхом и низом, Нью-Йорк всегда умел найти своей вертикали столь же гениальную горизонталь. Лучшая из них – вольный Бродвей. Косо пересекающий расчерченную, как в школьной тетрадке, сетку стрит и авеню, он вносит вольный дух и обещает приключения. Другая – новая – горизонталь уже стала второй по популярности достопримечательностью Нью-Йорка, которую, в отличие от первой – статуи Свободы, – местные любят не меньше туристов.