— Как убили?! — обомлел Антонов.
Сержант развел руками:
— Да вот так! Как убивают людей — просто! Раз, и все!
Чудовищная нелепость! Добродушного, жизнерадостного Кохови убили, и теперь это кресло так и будет оставаться пустым долго-долго, потому что никто не посмеет его занять. Будет оно стоять под навесом как памятник товарищу, погибшему на посту. Оказывается, банда контрабандистов попыталась склонить Кохови к сообщничеству, рассчитывали перебросить через границу большую партию валюты. Предлагали хороший куш. Кохови отказался. Тогда его подстерегли и ночью, когда он возвращался с дежурства, всадили нож в живот. Он умер на другое утро.
Вот тебе и добродушный толстяк в кресле под навесом, который, казалось бы, ничего не делал, только улыбался…
Когда Антонов пересек нейтральную полосу и очутился уже на куагонской стороне, он вдруг подумал, что в той жизни, которая оставалась теперь за его спиной, он что-то утратил невозвратное, и пройдет много лет, а все будет и будет являться в его память улыбчивый толстяк, сидящий в кресле у границы двух стран, мимолетный друг на чужой земле.
Здесь та же Африка, все здесь то же самое, что и по ту сторону границы — и пальмовые рощи у дороги, и деревушки за глиняными дувалами под тростниковыми крышами, и все те же женщины с корзинами на головах, бесконечной цепочкой идущие куда-то… Только километровые столбы на обочинах уже иного фасона, да надписи на дорожных щитах уже по-английски, на таком же чужом для местного населения языке, как и тот, на котором разговаривают щиты и вывески в Асибии.
А ведь и те и другие, живущие по обе стороны границы, единокровны, и старинные верования у них одинаковы, и родной язык все тот же, имена те же. Много лет назад провели линейкой по карте: вот граница, справа ваше, слева — наше. Чужая воля, вооруженная карандашом, рассекла единую землю на две части, отгородила их друг от друга полосатыми шлагбаумами, кокардами полицейских, штампами пограничных виз, заставила говорить на иноземном, привезенном из-за тридевять земель языке, жить, думать, поступать по правилам и обычаям далекого чужого севера.
На подъезде к Монго скорость пришлось сбавить. Появились велосипедисты. В Куагоне их полно. Смотри в оба, иначе собьешь. В прошлую поездку в Монго за рулем «Волги» был Потеряйкин. Всю дорогу он ругался: велосипедисты выводили его из себя. Потеряйкин торопился в Монго в любезный его сердцу супермаркет, который закрывался на трехчасовой обеденный перерыв в полдень. Как ни торопился — опоздал, а вечером пришлось возвращаться обратно, и Потеряйкину отовариться не удалось. На обратном пути ворчал: «Чтоб их, этих африканцев!»