Господин Эйриг был невероятно добр. Я жил в его доме, ел за его столом и не выполнял никакой непосильной физической работы. Уже не говоря о том, что он собирался мне платить и кормил моих братьев и сестёр. О таком я не смел и мечтать. Но была у этой монеты и обратная сторона.
Я не мог не думать обо всём, что происходило со мной с тех самых пор, как я снял амулет с шеи Эйрига. Недвусмысленные намёки, неожиданно проскальзывавшие между нами. Поцелуи. Пусть два из них можно было объяснить. В первый раз господин желал отделаться от надоедливой дамы, а во второй я был пьян и сам допустил непотребство. Но что случилось тогда в карете?
Мы остались наедине. И господин Эйриг сделал это. А я вроде как и не был против.
Меня стали донимать странные сны. Вернее, в самих снах не было ничего необычного. Я и раньше просыпался с подмокшими штанами, но тогда причиной тому становились пышногрудые девицы, жаждавшие отдаться мне немедля. С недавних пор в моих сновидениях появилось новое лицо. И оно радовало меня не меньше. Вот только поутру от стыда хотелось провалиться сквозь пол.
— Тэг? — позвал меня господин, и я понял, что задумался так глубоко, что вот уже некоторое время продолжал сидеть истуканом. — Что тебя беспокоит?
— Ничего, господин Эйриг.
Он посмотрел на меня долгим взглядом, а затем слегка улыбнулся.
— Вот твоя награда за помощь, — на стол лёг небольшой коричневого сукна мешочек, гулко звякнул. — За исключением выданных тебе десяти монет.
— Спасибо, господин.
— И, конечно, я хочу спросить тебя о решении. Согласен ли ты и дальше выполнять мои поручения?
Вот он, этот момент, и мне нужно сделать выбор. Беспокойство захлестнуло волной, словно бы от моих слов зависело жить мне или умереть. На самом деле, меня никто не держал, я мог подняться и уйти, но отчего же тряслись коленки, словно сейчас, в этот самый миг я решал собственную судьбу.
Я никак не мог отважиться произнести хоть слово, растягивая повисшую паузу на целую вечность, и не замечая, как внимательно смотрит на меня господин Эйриг. А когда наконец понял, вдруг вспомнил, что все мои чувства для него открытая книга.
Щёки загорелись от густого румянца.
— Чего ты смущаешься, Тэг? — тихо, едва слышно спросил Эйриг, видя, что я будто проглотил язык.
«Смущаюсь… смущаюсь, — облизнул я высохшие губы. — Я не могу сказать об этом даже себе. Произнести даже в тишине собственных мыслей! Как же я могу объяснить это вслух?»
Мне, конечно же, стоило убираться из этого дома подобру-поздорову. Пусть новая жизнь сулила довольство, но вот о покое и речи быть не могло. Как бы упорно я ни закрывал глаза, полным кретином я не был — Эйриг уделял мне не в пример больше внимания, чем следовало, уже не говоря о заботе.