— Но… вдруг я не устою, и продам его, господин? — такое вполне могло произойти — голод не тётка.
— Снять всё равно не сумеешь, — снисходительно улыбнулся Эйриг. — И не советую хвастать всем вокруг. Как думаешь, что случится, когда узнают, что именно ты носишь на шее? А потом к тому же всплывёт, что отделить тебя от амулета ненасильственными методами невозможно?
Это было очевидным — не сносить мне головы. Кто не захочет лёгкой наживы? Защитить я себя не смогу, убежать… смотря кто гонится. Но ведь постоянно бегать тоже не жизнь, а значит, рано или поздно поймают.
— Никому не показывать, господин. Я понял.
— Только мне не очень нравится твоя одежда, — хмурясь на моё тряпьё, протянул Эйриг.
Я бы оскорбился, если бы знал, что такое гордость. Но те, кто видел дно, не могут позволить себе достоинство.
— Всё что есть, господин, — обречённо пожал я плечами.
— Могут заметить, — наклонился он ближе, кажется, пытаясь заглянуть мне за воротник — я съежился и опустил глаза. — Вон на шее видна золотая нитка. Не пойдёт. Давай-ка приоденем тебя, парень.
Спорить я не стал. Ещё утром я верил, что обую всех братьев и сестёр, а сейчас… сейчас передо мной снова было разбитое корыто, так что от подаяния я точно не стану отказываться — причины меня волновали мало.
Домой я шёл в новеньких по размеру ботинках, штанах, рубахе с высоким воротом, сюртуке и накидке. В руках почти половина нашего обеда. Почему бы не радоваться?
Обычно я благодарил судьбу за любые подачки, но сейчас я бы предпочёл, чтобы вчерашнего вечера попросту не было. Всё это было слишком сложным, необычным и непонятным.
Странное происшествие, в завершение которого, кажется, полетело несколько голов. Лжегосподин, перед которым я теперь вроде как был в ответе. Амулет, который я не мог снять с шеи, несмотря на бесчисленные попытки.
Не поверив словам Эйрига, я решил порвать цепь, когда пошёл примерять обновки. Тянул и так и эдак. Теперь на шее красовалось несколько алых полос, болели от натуги ладони, но цепочка не поддалась, и теперь я скорее бы поверил, что она оторвёт мне голову, если дёрнуть посильнее, чем порвётся.
Потому-то новые вещи и сытый желудок не обрадовали меня, пожалуй, впервые в жизни. Слишком замысловато это было.
Я привык существовать по-другому. Проще и понятней, а теперь нужно было постоянно быть начеку. Не то чтобы я позволял себе расхлябанность на улице, но дома забывал обо всём. Мог позволить себе крепкий сон, зная, что до меня совершенно никому нет дела.
А теперь?
Отец был вечно пьян и редко обращал на меня внимание, мать почти всё время проводила в господском доме — ей было попросту некогда. Но вот с мелкотой отныне придётся держать ухо востро.