, понёсших в этой атаке весьма ощутимые потери, быстрые эскадроны частей Маннергейма покинули поле боя. Но противник пока не возобновил артиллерийского обстрела. Скорее всего, потому, что уже смеркалось. А артиллерийский налёт без последующего наступления аккуратные и бережливые австрийцы и немцы, видимо, посчитали расточительством снарядов.
На обожжённый огнём, изрытый окопами, траншеями и снарядами многострадальный берег Вейкселя опустилась тёмная осенняя ночь. Начинался октябрь тысяча девятьсот четырнадцатого. Первого года Первой мировой.
Ночь густой чернильной темнотой закрыла всё. Однако война не подчинялась ночи. Хотя в темноте практически не воевали, но пламя войны не угасало. До самой реки было не более двух километров, но и тут, и там на всём этом расстоянии горели остатки каких-то строений, то ли военных деревянных сооружений, то ли бывшего жилья. Теперь это определить было невозможно. Да и не нужно...
Неприхотливый барон обедал вместе со штабными офицерами. В походной палатке, поставленной вблизи наблюдательного пункта командира бригады, на парусине, расстеленной на невысокой подставке, был разложен обед: отварное мясо, солёные огурцы и капуста, варёная картошка со сливочным маслом, испечённый солдатами хлеб. Несколько бутылок водки.
Денщик генерала, как всегда тщательно протерев, поставил на стол хрустальные рюмки и бокалы.
Выпив залпом рюмку водки, генерал с аппетитом ел мясо с солдатским чёрным хлебом. Напротив него обедал начальник штаба бригады ротмистр Иванов.
Вошёл Головин:
— Разрешите, Ваше превосходительство!
— Входите, господин полковник. Присаживайтесь, наверно, не обедали.
— Благодарю вас. — Головин подсел к походному столу. — Извините, Ваше превосходительство, я хотел согласовать размещение моей мобильной группы.
— Это на ваше усмотрение, Николай Николаевич. Решайте сами. Главное, чтобы перед рассветом вы были рядом и были готовы к быстрому броску. Завтра, как я предполагаю, у нас непременно будут новости. И, я думаю, возможно, не очень весёлые. Но... не привыкать. Так что будьте готовы, как всегда.
— Слушаюсь, Ваше превосходительство.
После позднего обеда Маннергейм долго стоял на своём наблюдательном пункте и в цейсовский бинокль осматривал ночь. Офицерам, что были рядом, это оставалось непонятным. А он упорно и очень внимательно оглядывал окрестность и всё время смотрел, казалось, в полную темноту. Но темнота была неполной. Там, где отблески пламени догорающих деревянных обломков выхватывали из тьмы куски земли, он и пытался разглядеть: есть ли хоть какое-то движение.