Я зажал нос и чихнул. Беззвучно. Но головой при этом стукнулся о стенку шкафа. Завуч услышала:
– Что это?
– Ветер, – прохрипела Инна. – Простите, Вера Васильевна.
Голос у неё ещё не восстановился после приступа кашля. И хорошо, потому что эта её хрипота отвлекла леди Сталь от главного.
– Воды выпей, – посоветовала она.
Потом отперла, наконец, дверь и прошла к себе.
Инна покосилась на шкаф, то есть, на меня, и последовала за начальством.
Я осторожно выбрался из укрытия. Чихнул ещё раз, снова бесшумно. Едкий у Инки парфюм. Надо сказать ей, что духами не поливаются, а роняют на кожу несколько капель, и вообще чувство вкуса – это чувство меры. А то они со своим Убогим Витальевичем совсем не разбираются в парфюмерии.
Я не утерпел и посмотрел на стену, которую охлопывала завуч Вера Васильевна. Нормальная стена. Времени на детальное исследование у меня не было, я по обыкновению мысленно сфотографировал её и тихонько покинул приёмную.
Леся
А у души моей крылья бабочки…
Вдохновение – уважительная причина, чтобы пропустить первый урок, не так ли?
Крылья бабочки, значит.
Какая рифма к слову «бабочки»? Нету рифмы. Не найду. Это потому что рифма, как её… Дактилическая, вот! Такие рифмы самые сложные, нам Полинка объясняла. Бабочки, лампочки, тапочки…
Нет. Все неточные. Нету рифмы к слову «бабочки». Хотя Маяковский наверняка придумал бы.
Обожаю Маяковского! У него есть строчки, от которых я просто растворяюсь: «Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется…»
Прямо про меня. Я тоже глыба. И я тоже хочу, чтобы меня любили.
Маяковскому хорошо, ему можно быть глыбой. Он мужик, притом очень красивый. А если тебе пятнадцать, и ты весишь под восемьдесят кг…
Вот почему я никому не говорю, что пишу стихи. Даже Тимке. Глыба может много чего хотеть, но чтобы глыба говорила стихами…
Пишу, называется. Уже два часа бьюсь с одной строчкой.
А у души моей крылья бабочки.
Так бывает. Прилетит в башку строка. А дальше – ноль буков, хоть ты тресни!
А может, ну её, эту рифму? Полинка говорит, что стихи – это не обязательно чтоб складно. Ей виднее, она преподаёт историю искусства. И про искусство знает всё. Или почти всё.
Верлибр – это обнажённый образ, — сказала она. Верлибр – это свободный стих, если кто не знает. А обнажённый – это голый, безо всего, понятно, да?
Крылья бабочки. Да. Обнажённый образ. Куда уж обнажённей. Только если я кому-нибудь это прочитаю, меня засмеют.
Толстая уродина пишет стихи. Толстая уродина о чём-то мечтает. Такими они и бывают, толстые уродины: в очках, с брекетами и неземной тоской в глазах.