— Беташка подполз. Говорит, давай кончать этих. Опасно нам в аул ехать. Их трое, нас пятеро. Выстрелим разом и кинемся. Наш верх должен быть.
Новицкий отчаянно замотал головой. Атарщиков кивнул согласно и, повернувшись, бросил слово Беталу, что скорчился у них в головах. Горец резко выдохнул и ящерицей уполз на своё место.
Уже начало светать, небо потускнело и словно бы затянулось дымкой. «Самое предательское время, — подумал Сергей, — не зря Бетал замыслил удар именно в эти минуты». Он представил, как на той стороне площадки точно такие же люди, как Мухетдин с братьями, как они с Семёном, сговариваются ударить сами, убить случайных спутников, чтобы не оказаться самим убитыми. От этой мысли сон покинул его совершенно, он нащупал кинжал и так лежал, наблюдая, как наверху одна за другой пропадают звёзды, чутко вслушиваясь в звуки.
После завтрака, когда седлали и вьючили лошадей, Бетал приблизился к Новицкому, впился ему в лицо колючим взглядом и свистящим шёпотом выпалил несколько слов.
— Зря отказался, — перевёл Атарщиков. — Мужчина не должен бояться крови.
Сергей вспыхнул.
— Скажи ему, что я видел, как людей в один момент убивают десятками, сотнями.
— Он спрашивает — где это было?
— На войне, на большой войне, которую Белый царь вёл с другими царями далеко отсюда, на Севере.
Новицкий объяснил так пространно, потому что понимал, что и самому Семёну не слишком ясно, где и с кем воевал «Александрыч».
— Он спрашивает — так почему ты не решился убить троих?
— Потому что они ещё не сделали мне ничего плохого: не обокрали, не оскорбили и не ударили.
— Он говорит, что, когда ударят, ты можешь и не успеть ответить. Здесь надо стараться напасть первым. Там была война, а здесь — жизнь.
Новицкий подождал, пока Бетал поднимется в седло, отъедет, а потом спросил Семёна:
— Что же он так, запросто? Это же были его друзья. Я же видел, как они разговаривали.
Казак ухмыльнулся.
— У таких, как Бетал, друзей не бывает. Он то с этими против тех. То с теми против этих. Дурной он, конечно, но сторожкий, будто бы зверь. Опасается к ним в аул ехать. Не за тебя боится, за себя. Узнают, что русского переодетого вёл, наверняка убьют. Такие места, такие люди, — философски заключил длинную речь Семён и повторил слова, сказанные проводником: — Это не война, это — жизнь.
Весь день они опять ехали почти до темноты. Пробирались медленно, осторожно, гуськом по узкой тропе, пробитой высоко над ущельем, на перегибах склонов.
Внизу, примерно в сотне саженей, серебристая лента реки извивалась на дне ущелья. В местах, где вода рушилась с уступов, она клокотала грозно и словно кипела, окутываясь облаком пены.