— Ты хочешь? — спросил он Зейнаб, приподнимаясь на локте, чтобы зрение подтвердило — ощущения его не обманывают.
— Кобылица никогда не насытится, — шепнула та, поворачиваясь на спину и подтягивая колени. — А жеребец может утомиться даже после одной отчаянной скачки.
— Ну знаешь ли, — усмехнулся Сергей, принимая вызов, звучащий над землёй от сотворения мира. — Как говорят в России: конь хоть и стар, но борозды...
Потом Зейнаб быстро уснула, а Новицкий оделся, погасил свечу и пошёл к себе. Сегодня же, по горячим следам своего путешествия в Казикумых, он хотел отправить донесение Георгиадису. Абдул-бек, безусловно, сделался его личным врагом, но отнюдь не перестал быть врагом Российской империи. А потому решение наболевшей, нагноившейся даже проблемы интересовало Санкт-Петербург не менее, чем Тифлис, хотя, может быть, и слабее, чем самого Сергея Новицкого...
Въехав в аул, Абдул-бек распустил нукеров. Один Дауд сопровождал его до самого дома, но когда Зарифа, жена бека, вышла и взяла Белого под уздцы, отъехал и он. Бек молчал, сидя в седле, молчал, спешившись, не проронил и слова, когда вошёл в саклю. Латиф и Халил, черноглазые бойкие ребятишки, кинулись было навстречу отцу, но мать обхватила их коричневыми, сморщившимися от тяжёлой работы руками и удержала на расстоянии. Абдул-бек повесил винтовку и шашку на колышки, подумал и присоединил к ним ещё один пистолет. Второй он оставил за поясом, а с кинжалом не расставался, даже когда спускался к жене. По крутой, скрипучей лестнице поднялся на второй этаж, лёг на тахту, вытянулся до хруста в позвоночнике и зажмурился от удовольствия. А закрыв глаза, разрешил себе задремать, отдохнуть после нескольких дней скитаний в горах. Он лежал навзничь, чуть закинув голову, поднимая остроконечную бороду к потолку, и дышал ровно; широкая грудь его то поднималась, едва не разрывая ветхую ткань бешмета, то опадала.
Так он пролежал, наверное, больше часа, а потом ресницы его дрогнули, он пропустил выдох и вдруг извернулся, одновременно быстрым и мягким движением поднялся, вынимая кинжал из ножен, но тут же отпустил рукоять. На ковре посередине комнаты сидел Джамал.
Абдул-бек не мог сдержать довольной улыбки. Это отец учил его двигаться бесшумно и в доме, и во дворе, и в лесу, и даже на осыпном склоне. И сам Джамал даже в свои семьдесят с лишним лет мог ещё показать многим молодым воинам, как надо скрадывать и врага, и зверя.
Джамал тоже оглядывал сына, не скрывая своего удовольствия. Мальчик вырос сильным и ловким мужчиной. Его боятся чужие и уважают свои. Он сумел передать ему многое из того, чему выучился сам: держаться в седле, стрелять, рубить кинжалом и шашкой. Если бы он только смог объяснить ему, что не всегда нужно действовать, что иной раз лучше остановиться: удержать удар или выстрел. Но если бы, спросил он себя, если бы лет тридцать-сорок назад его собственный отец, дед Абдула, решил бы удержать его от сражения, подчинился бы он, принял бы мудрость седобородых? И честно ответил себе самому — нет.