На этот раз задрожала и забилась в истерике Лариса:
— Что ты? Глупенькая… — пытался он успокоить подружку. — Ведь это же конь заржал, мы проходили мимо него в саду. — Ты что, никогда не слышала, как ржут кони?
— Так громко? Нет! — всхлипнула девушка. — Костик, ты не тронь меня сейчас, а? Ну, пожалуйста.
Варнаков встал. Налил в полутьме водки в стакан, выпил залпом и, как был, нагишом вышел в сад. Весенний ветер с запахом земли студил кожу. Спутанный мерин, тоже отчего-то возбужденный, стоял под самым окном, лупоглазо косился на обнаженного человека.
— Подглядываешь, скотина! — хлестнул его веткой Варнаков.
Конь развернулся и, не спеша, заковылял на участок сторожа.
Костя вернулся, хлопнув дверью. Лариса была одета и отчужденно сидела на прибранном диванчике.
— Не судьба! — вздохнул Варнаков и тоже стал одеваться.
Они расстались вежливо, спокойно и холодно. Оба чувствовали — на этот раз навсегда.
Помню, после первой встречи с Варнаковым я долго не мог уснуть: вспоминал, каких глупостей наговорил, снова и снова мысленно возвращался к его ответам на свои бестактные вопросы — было стыдно.
Через день я позвонил ему и он нехотя согласился поговорить. Мы встретились в сквере, вдали от проезжих улиц, присели на лавочку и заговорили свободно, как старые приятели. Чуть печально и с юмором он рассказал мне о ночлеге на даче. Сильный, красивый, неглупый, он мог себе позволить быть простым и открытым. Хитрость и скрытность — качество обделенных и убогих, вроде меня. Так мне тогда казалось.
— Я много думал над нашей беседой, — начал я без обиняков. — Извини, но в твоем случае есть что-то нелогичное… Или он не вписывается в известный порядок расстройств. Уже потому к этому нельзя отнестись без особого внимания. Ты можешь недопонимать серьезность своего положения.
Варнаков многозначительно усмехнулся и ничего не ответил.
— Во-первых, зрительные галлюцинации бывают только у хронических алкоголиков и наркоманов — ты явно не из их числа.
Варнаков молчал, покуривая. На лице его было написано: «Что имею, то продаю! Теперь я тебе нужен, а не ты мне!» И тогда я заговорил о себе:
— Я собирался после института заняться психоанализом, а стал вот сексопатологом. Временно, конечно. Старая любовь не ржавеет: я собираю материал для диссертации. В твоей истории меня интересуют не отношения с любимой женщиной, а признаки невроза и их истоки.
Если же брать глубже — психогенез и способность сознания воздействовать на материю.
Варнаков, не мигая, заинтересованно смотрел мне в глаза.
Сигарета, зажатая меж пальцев, тлела и тлела, подбираясь к фильтру.