Спохватившись, что дал слабину и товарищ ее заметил, Блуднов прежним, грубоватым тоном спросил:
— Ну а у тебя как?
— Ничего… — вяло пожал плечами Федор.
— Что дочь пишет? Все так же с негром трахается?
— Он не негр. Я тебе говорил. Ее муж полунемец-полунорвежец, с голубыми глазами, — хрипло пророкотал Федор, начиная заводиться.
— Да ты ведь сам говорил про негра-американца!
— Я говорил, — сдерживая подступавшее бешенство, процедил сквозь зубы Федор, — что сестра мужа моей дочери замужем за негром и семейка ее с негритятами живет у тещи… Блуда! — скрипнул Федор зубами. — Ты знаешь, я человек интеллигентный, но если ты еще раз вякнешь про мою дочь — я тебе так врежу по лбу костылем… Перхоть из штанов посыплется.
— Это уже лучше! Узнаю Федьку Москву, — ничуть не смутившись, растянул губы Игорь, щеки на скулах самодовольно вздулись, будто за них заложили по теннисному шарику. — Глаза у тебя — замороженные, морда кислая. Бедный, несчастный Пьеро. Мы все любили твою Мальвину. Что с того? Остаются Байкал, служба и клятва Верных.
— Об этом мог бы не напоминать! — проворчал Федор, успокаиваясь усилием воли. Игорь имел право говорить так. Три года назад у него на глазах сгорел малолетний сын. Мальчишка, баловавшийся на сеновале, схватился за оголенные провода под напряжением и замкнул их. Сухое сено вспыхнуло как порох. Еще видно было, как корчится тело ребенка, а к сеновалу подойти уже никто не мог.
— Я ведь в город на днях ездил, пока ты, интеллигент, отлеживался возле печки! — приступил к деловому разговору лесоинспектор. — Просил начальство, чтобы договорилось с ментами и в пожароопасное время бичей в поезд не пускали бы. Всего-то дел — пару омоновцев в сопровождение: и сотни кварталов тайги будут целы, и денег на тушение тратить не надо. Соглашаются, что это верное средство. Но валят все на ментов, у которых, дескать, другое ведомство и другие правила. Как всегда, на свою бедность жалуются. Только я знаю, что лесные пожары выгодны всем, кроме нас с тобой. Такие деньги бесконтрольно расходуются… Надеяться нам не на кого… — Блуднов настороженно помолчал, затем обернулся к Федору, по-волчьи, всем туловищем, и добавил: — Начнешь орать — пойму и не обижусь: но двух бичей, которых мы приняли на работу осенью, я уволил, не советуясь с тобой. Толку от них нет. Еще и браконьерят. Если сторож ворует — это не воровство, а предательство… За такое расстреливать надо.
— Черт с ними — пусть живут! — одобрил его самоуправство Федор. — Время такое: пытает нас Господь соблазнами! Из народа дерьмо косяком прет!