— Ну вот, — с трудом проговорил, кривя рот. — Последним будешь ты! А я подчистую…
На лице его не было ни страха, ни печали, ни тоски. Полупарализованного приступом инсульта, его отправляли в Иркутск прямым и кратчайшим путем — по Ангаре. Федор помог погрузить товарища в вагон, уложил его на нижнюю полку и сел напротив. Говорить не хотелось. Блуднов долго смотрел в потолок, потом, вдруг, как-то отрывисто и приглушенно, закашлялся. Федор склонился над ним и понял, что тот смеется.
— Ты чего? — спросил.
— Что, Москва, не въехал на чужом фигу в рай? — он снова уставился в какую-то точку и тихо добавил начальственным тоном: — Выбора у тебя нет. Служи давай, а то мы за все спросим.
Федор поднял защипавшие глаза, скользнул взглядом к окну, за которым плескалась синяя волна, задрал голову к потолку, к раскрывшемуся, качающемуся, готовому сорваться плафону, застонал, поволчьи вытягивая шею.
— Не вой, бирюк! — хрипло просипел Блуда. — Не одного бросаю. Кеша жив, отсиживается у себя. Сам решай, что с ним делать.
Поезд остановился. Федор, договорившись с машинистом, выгрузил багаж на крыльцо, на котором лежал увядающий букетик жарков, и снова сел в вагон. Блуда важно помалкивал весь оставшийся путь. На несколько секунд притормозив возле очередного кордона, поезд ушел. С ним навсегда исчезал из жизни Федора старый друг, не удостоивший душевного прощания после тридцати с лишним лет совместной жизни, службы, работы. Неподвижный, как шпала под рельсом, переполненный сознанием своего достоинства, он расставался с последним из Верных, будто уходил на значительное повышение по службе. Федор подумал о Блуднове как об умершем, а обо всех Верных с обидой.
Он направился к знакомому кордону, где давно не бывал. Легкий ветерок сдул со скал запахи поезда — гари и мазута. В лицо пахнуло морем и свежей рыбой, беззаботно живущей в чистой воде.
Послышался шум волны, которого так не хватало в эти непутевые дни. У ворот Федор обернулся к пустому перрону.
— Это почему же у меня нет выбора? — пробормотал, обращаясь к линии горизонта между небом и бездной. А входя в незапертый дом, добавил мысленно: — «Свободный выбор есть всегда — на том Бог человека поставил в этом грешном мире».
Возле окна, спиной к нему, склонившись над книгой, сидел вполне живой Кельсий. Он слегка сутулился, и плечи были узки в старом, поношенном пиджаке, который когда-то был вызывающе моден. Федор молча опустился на лавку у входа и стал ждать, когда беглец изволит обернуться.
— Что не стреляешь? — наконец спросил Кельсий и оглянулся, по-стариковски глядя поверх очков. — Поговорить хочется или духа не хватает?