— Ну что ты за создание? Откуда взялась? Не иначе лаумы тебя родителям подкинули! Вот и ступай к ним!
Обычно в таких случаях юная озорница принималась кошечкой ластиться к юноше, просила прощения. Ссориться с ним вовсе не входило в ее намерения.
Гирдиле была первой ласточкой, залетевшей на исходе зимы в Локисту из дальних краев. Она рассказала, что после битвы близ Шунии в Кражяй и Видукле остановились на зиму большие отряды крестоносцев. Они отобрали у людей сено и хлеб, вырезали скот. Все ждут не дождутся весны, надеясь на перемены к лучшему. Во дворе князя Памплиса остановились тридцать воинов и двое монахов ордена. Один из них установил в княжеских покоях деревянный крест, молится там и рассказывает жемайтам, которых сгоняют туда силой, про своего бога. Другой черноризец шатается без дела по имению, по соседним деревням, всюду сует нос и пристает к женщинам. Гирдиле расцарапала ему физиономию и спустила на приставалу собак. Крестоносец затаил против нее злобу и обещал отомстить. Гостья сообщила также, что ее отец, как старший жемайтский князь, пообещал военачальникам ордена по весне, когда спадут паводковые воды, оказать поддержку в строительстве нового замка возле реки Дубисы. Такую же помощь обещал тевтонам и великий литовский князь Витаутас.
Скирвайлис, конечно, понимал, что обещание Памплиса вынужденное — во имя всеобщего спасения нужно было хоть как-то на время задобрить орден, но сердце подсказывало другое: не к добру это. Жемайтии грозит новая опасность, и одни боги ведают, чем кончится дело. Окружат со всех сторон своими замками, отрежут от Литвы, отторгнут от моря, а там, глядишь, и придушат потихоньку. Самое же страшное, что неоткуда ждать помощи, коль скоро сам великий князь Витаутас, сын светлейшего и дражайшего владыки Кястутиса, вступил в сговор с крестоносцами и споспешествует им. Скирвайлис по старой памяти считал себя ответственным за судьбу края, ему казалось, что именно он должен искать выход из положения. Запустив пальцы в седые космы и крепко стиснув голову руками, он предавался в темноте тяжким раздумьям. Сознание собственного бессилия угнетало его. Что делать, за какую соломинку хвататься, где найти силы, способные дать отпор врагу, разжать железные тиски? Скирвайлис пытался успокоить себя тем, что теперь уже не ему, а князю Памплису положено искать ответ на роковой вопрос — ведь того избрали главой, пусть-ка теперь проявит свои способности, дальновидность, решительность и мудрость. «Князя Памплиса! Хотим князя Памплиса!» — кричали той ночью после кровавой битвы на Шунии расейнский князь Шяудинис и кражяйский князь Эйтутис в доме вотчинника Гинейтиса… Какое унижение! Они все отвернулись от него… Интересно, кого вы назовете, чье имя выкрикнете, когда крестоносцы набросят вам петлю на шею? Не поможет тогда вам Памплис со своим зычным голосом, не переубедит врага его сын Гальвидис, принявший чужую веру. Похоже, последнее слово будет уже не за князьями. Иссякли их силы, рассеялись, подобно дыму, былая отвага и мужество. Разве что захлестнет сердца жемайтов чувство мести от крика неизвестной деревенской женщины, детского плача, при виде безвинно пролитой крови? Заденет за живое старого и малого, мужчин и женщин, богатых и бедных. А вдруг еще есть надежда?