Я подумал, что спутать от и до не так-то легко. Но чтобы как следует прижать его, мне надо было получить еще кое-какие сведения. Мне надо было выяснить, что делала Мэрта вчера после следственного эксперимента. Я извинился и вышел. И позвонил к Эрнсту Брубергу.
— Алло, это опять я. Извините, что я звоню так поздно, но мне могут понадобиться некоторые данные. Мне нужно знать, что делала Мэрта Хофстедтер после следственного эксперимента.
Некоторое время Бруберг молчал. Потом он шутливо спросил, где гарантия, что я не продам все эти сведения какому-нибудь газетчику. Однако мне удалось убедить его, что я никак не связан с газетами, и меньше чем за десять минут он рассказал мне все, что следовало из показаний Германа Хофстедтера, Ёсты Петерсона и Эрика Берггрена.
— А что вы сами делали вчера около половины десятого? — спросил я немного нахально.
— Провожал домой самого прокурора, — ответил он. — И примерно в это время мы находились возле инфекционной больницы. Лучшего алиби не придумаешь.
Я согласился с ним. Потом поблагодарил его, пожелал ему доброй ночи и вернулся к Хильдингу.
Мы стояли на площади Фюристорг. Было холодно, сыро и противно.
— Может быть, поедем ко мне и чего-нибудь выпьем? — предложил Хильдинг.
— Спасибо, — ответил я. — Неплохая идея. Кабаки закрываются безобразно рано, но нет худа без добра.
— Возьмем такси, — сказал он.
Мы направились через площадь к стоянке такси. Вдруг со стороны площади святого Эрика появилась машина. Она неслась на огромной скорости, и мы метнулись на тротуар, чтобы не попасть под колеса. Это была белая «Джульетта».
— Гоняет как сумасшедший, — сказал Хильдинг и шутливо погрозил ей кулаком.
— Ты знаешь его? — спросил я.
— Еще бы! Это Ёста Петерсон.
Хильдинг жил в Кобу, в огромной старой вилле. Здесь когда-то жили и его родители. Это была ужасно древняя халупа из дерева и камня, построенная еще в начале века. Она стояла в самой глубине запущенного сада, который был со всех сторон обнесен живой изгородью. Изгородь с годами становилась все гуще и гуще. Теперь сад был бережно окутан зимним мраком и погребен под снегом. Снег здесь никто не убирал. И лишь узенькая тропинка бежала от ограды до крыльца.
— Ты живешь здесь в полном одиночестве, — заметил я.
Мы стояли в темной узкой передней и снимали с себя верхнюю одежду. На одной из стен было зеркало до потолка. Стекло было мутное и грязное. Перед зеркалом стоял маленький низкий столик, а на столике — давно не мытая пепельница и телефон. На второй этаж вела широкая деревянная лестница. Кроме входных дверей, я заметил еще две: по одной с каждой стороны. Воздух в передней был спертый и затхлый.