С размаху грохаю трубку на автомат. Получилось, должно быть, убедительно. Цинга таращит глаза в испуге. Еще никогда, наверно, не слышал, чтобы кто-нибудь позволял себе так разговаривать с его шефом. Вряд ли Щавель узнал мой голос — искаженный к тому же настоящей злостью — по телефону. Приедет, пожалуй, наверняка. И думаю, что без оружия: а вдруг свидание таким нестандартным образом ему назначил РУОП? Лишь бы с ним приехали вчерашние ублюдки. Прикрывать бугра, тем более безоружного, кто-то все-таки должен. Хоть бы они приехали! Чего я хочу от этих тварей? Мне нужны их шкуры. Щавеля — и тех двоих. Я хочу продырявить каждому из них сердце, печень, мозг. И сделаю это в самом центре великого и проклятого города. А потом пусть меня судят. Я готов. Главным своим судом — собственной честью, а также судом Настюхи — я буду уже сполна оправдан. Ну, твари, подъезжайте. Это будет последняя в вашей беспутной жизни стрелка. А мне терять нечего. Я человек, считай, загубленный — все равно пропадать. Так лучше уж если не с музыкой — то со стрельбой. Устроим прощальный салют.
— Ну, чего уставился? — спрашиваю Цингу, не сводящего с меня выпученных от ужаса глаз. — Не вздумай теперь Щавелю звонить — пристрелю.
Это я уже лишнего хватанул. Отнятие жизни у Цинги, такого же доходяги, как и я сам, меня совсем не вдохновляет. Тем более что он ничего мне не должен. Ну да ладно, пусть переварит — для острастки. В эти минуты, может быть последние в моей жизни, бедолага, чья судьба-злодейка так схожа с моею, кажется мне даже немного близким. Жалко его, недотепу. Однако, как некогда уже бывало с Балдой, Цингу жалко, а себя — еще жальче.
— Цингарели — твоя фамилия, что ли?
— Ну.
— А на грузина внешне не тянешь.
— Отец был грузином, мать — русская.
— Понятно. Ну, давай, гурзошник недобитый, выгребай из карманов — что там у тебя сегодня. Все выгребай.
Цинга еще больше сереет лицом.
— Щавель на меня все повесит.
— Не повесит. Твой поганый Щавель больше ничего и ни на кого не повесит.
— Как это?
— А так. Сейчас он приедет — и я его замочу. — В доказательство своего могущества похлопываю по куртке в том месте, где спрятан кольт.
— Да ты чо, они же тебя самого сразу уроют!..
— А это мы еще посмотрим. Ну, выворачивай карманы.
Цинга, без особого рвения порывшись в карманах, передает мне около дюжины пакетиков аптечного стандарта, пару пузырьков, используемых также фармацевтами, наполненных белым порошком — скорее всего кокаином, и спичечный коробок, вероятно, с марихуаной.
— Все?
— Все.
— Точно?
— За базар отвечаю.