В "Капитанской дочке" мы впервые увидели, как прекрасный актер обкрадывает сам себя, используя привычные, проверенные "на публике" приемы. И видеть это было обидно и тревожно. Про Гринева не скажешь - здесь нечего играть. В списке побед Стриженова есть роли несравненно беднее по материалу, по возможностям, например Афанасий Никитин в "Хождении за три моря"...
С большим успехом по экранам прошла "Пиковая дама"... Стриженов Герман, по общему мнению, затмил всех актеров и героев фильма.
Все так, Стриженов, бесспорно, великолепен в роли Германа. Но это скорее внешнее великолепие... В образе, созданном Стриженовым, нет философской наполненности, нет и переклички с современностью. По форме это, повторяем, блестящая работа, но ее содержание весьма тривиально...
А вот что пишет критик Р. Юренев о фильме И. Пырьева "Белые ночи" и роли Стриженова в нем: "Из повести Достоевского можно понять, что рассказывающему Мечтателю лет сорок, что он не утратил свежести чувств, яркости воспоминаний. Красивого артиста Олега Стриженова загримировали дряхлым, пьяным, беззубым стариком, шлепающим мокрыми губами, дрожащими руками наполняющим стакан. Зачем столь неэстетическое изображение распада личности? Чтобы доказать бесплодность мечтаний?.. В результате отталкивающая, пьяная старость, сентиментальная беспомощная молодость и обывательская безвкусица мечтаний - и это один из чистейших и трогательнейших образов Достоевского, предтеча Мышкина. Преодолеть эту неверную трактовку артист Стриженов, конечно, не смог. Его огромная в те годы популярность лишь увеличила "широкопотребную" трафаретность образа".
Между тем, несмотря на подобную хулу критики, фильмы, в которых снимался Стриженов в конце 50-х, собирали множество призов как у себя на родине, так и за ее пределами. Например, фильм "Белые ночи" в 1959 году был удостоен наград на фестивалях в Киеве, Эдинбурге и Лондоне (1960). Картина "Капитанская дочка" в том же году получила призы в том же Киеве, Локарно и Ванкувере (1960).
Критик Э. Лындина справедливо отмечала: "Стриженов становился кумиром, его имидж идеально вписывался в контекст ломки середины 50-х годов. Шла смена караула, хотя Стриженов никоим образом не близок социально озабоченным "шестидесятникам". Он всегда жил в искусстве сам по себе. Сила и острота реакции пробуждающегося нашего общества по-своему сварьировала близкие Стриженову мотивы. Тогда его порой называли "русским Жераром Филипом", сравнивая с французом, завоевавшим мировой экран. В этом сравнении можно отыскать некую долю истины, если вернуться к идее рыцарской. Но Стриженов все-таки не был эквивалентом французского Сида и Фанфана-Тюльпана, победительно сыгранных Жераром Филипом. И слава Богу: он остался собой, с российской болезненной самоуглубленностью, нашим извечным стремлением вступить в бой, чреватый гибелью, с устремленностью к страданию как моменту высшего очищения...