— Эррере хуманум эст.
— В каком-то смысле. Я читал и поражался — ничего из того, что проповедовал Иисус, не прижилось на нашей земле. Говорил же, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому в царствие небесное. И что же? Все только и мечтают, что о деньгах и богатстве. А подставленные щеки? И всякое разное другое несоответствие. Как там про зерна? Иное упадет на сухую землю и погибнет? Это про нас.
— Да, с этим трудно спорить.
— Я помню, тогда в церковь пошел, пробился к одному священнику после службы и спрашиваю, мол, как же так? Вот все это золото, иномарки поповские — разве об этом говорил Христос?
— А он?
— Он говорит, что к этим тонким книжечкам, Евангелиям, написаны тома комментариев, которые все нестыковки объясняют. Ступай, говорит, отрок, читай и не путайся под ногами, сейчас мне свадьбу отрабатывать, а за нее уже уплачено вперед.
— Венчание, — поправил отец и провел по бороде рукой.
— Без разницы. Я и отступил. Пошел и понял: больше не приду и комментарии читать не буду. Так расскажи мне, если ты верующий, как такое совмещается?
— Оно не совмещается, сынок. Оно отдельно существует. Отдельно от Бога.
— Что отдельно?
— Сейчас объясню. Если считать, что Евангелия действительно строго отражают жизнь Иисуса и две тысячи лет назад прочтение их пододвигало самого простого и необразованного человека покреститься, то, видимо, за прошедшее с той поры время жизнь так сильно поменялась и человек так сильно поменялся, что потребовались горы комментариев, описания жития святых и другой религиозной литературы, чтобы сохранить хоть какую-то актуальность и убедительность первоначальных текстов для современного человека. Протянуть связь между древними текстами и действительностью. Другого-то, по сути, ничего нет.
— То есть ты хочешь сказать, — сын привстал на локоть и их лица еще более сблизились, — что чем дальше наше время отдаляется от момента распятия Иисуса или возникновения Евангелий, тем дальше человек уходит от церкви?
— Не от церкви, а от Бога! — Свекольников-старший все больше возбуждался, было видно, что он давно вынашивал свои идеи, но некому было их изложить. — В церкви-то человек остается, — он сжал кулаки и поднял голову, как бы силясь на потолке отыскать наиболее убедительные и емкие слова. — Обрати внимание — на Рождество приезжают в храм большие чиновники в часах за сотни тысяч, в костюмах за десятки тысяч, крестятся и кланяются. Их лица лоснятся и выражают умиротворенность. Они довольны. Знают же, что нельзя себе роскошь позволять, тем более напоказ, когда в государстве есть сироты и малоимущие. Знают, но удержаться не могут. Первые Романовы в холщовой рубахе ходили молиться, Николай Второй в обычном мундире, а современные — в Бриони и Бригете. Шаг за шагом всё дальше и дальше от Бога. И народ за ними. И все пребывают в церкви под предводительством патриарха. И ведь не скажет он: «Как ты можешь жить в вызывающей роскоши? Как можешь до бесконечности набивать свои карманы и давать набивать карманы своим друзьям? Когда же вы все уже насытитесь, не пора ли уже поделиться, раздать свои неправедные богатства, хоть малую их часть, бедным и сиротам? Ведь бедность и богатство суть дело случая. На вас же люди смотрят и говорят: „Раз им можно, значит, и нам не запрещено“». Не сможет сказать, страшно ему, да и прежде себя нужно освободить от лишнего. Когда-то митрополит Филипп сказал Ивану Грозному: «Ты высок на троне, но есть Всевышний, Судия наш и твой. Как предстанешь на суд Его?» Понимаешь?