Вернувшись в село, Котовский первым делом направился не к Скоповскому, а к больному.
Помещика это самоуправство взбесило. Он считал батрака лодырем и симулянтом. Вспылив, Скоповский приказал конюхам всыпать батраку «горячих». Котовский вступился за него и слегка помял им бока, грозил помещику: «Красного петуха пущу!»
— Ах, ты бунтовать! — заорал Скоповский. — Против законной власти идешь? Ну, я тебе покажу… Ребята, вяжи смутьяна.
С десяток человек навалились на Котовского и связали его по рукам и ногам.
— А теперь отвезите его в степь, положите на снежок и возвращайтесь обратно! Другим бунтовать неповадно будет.
Конюхи понимали, что Котовский наверняка замерзнет в степи, погибнет. Но ослушаться не посмели.
Сани весело скрипели по набитой дороге. Апельсиновый шар солнца медленно плыл в морозном мареве. От конских лепешек поднимался пар.
Котовский, до крови искусав губы, страдая от боли и оскорбленного самолюбия, тяжело ворочался в санях, посылая проклятия своим душегубам:
— Приспешники капитала! Развяжите, иначе гнев народа падет на вас, собаки косорылые… Бог накажет!
— Тпру! — остановил лошадей старый конюх. — Приехали.
Его голос слегка дрогнул:
— Ты, Григорий Иванович, не взыщи! Не наша воля, не наш и грех. Барин приказал, с него Господь и спросит. Выгружай, ребята! Осторожней, не стукни головой. Заноси влево. Клади на снежок, все мягче лежать…
— Развяжите! — кричал Котовский. — Очумели, что ли, дураки? Ах, негодяи, башки вам разнесу, яйца оторву!
— А ты, Григорий Иванович, не лайся. Полежи, помолись, быстренько и отойдешь. Вот и морозец крепчает, все тебе помощь, недолго маяться. Помирать-то когда-никогда надо. Тебе сейчас, нам чуток погодя. Ну, брат, будь здоров, то есть наоборот — прощевай. На том свете встренемся.
Конюх перекрестился, вздохнул, высморкался на снег и пошел к лошадям. Взмахнув кнутом, зачмокал:
— Ну, вредные, застоялись! По-шли!
Скрип полозьев быстро стихал. Котовский застонал:
— Что же это такое? Неужто и впрямь погибель пришла?
Метель все живее закручивала снежные столбы.
— Но нет! — крикнул на всю степь Котовский. — Не дамся! Эх, какое-нибудь бы дерево сейчас. Вот тогда спасусь, перетру веревки.
И он покатился по стылой земле, застревая в мягких сугробах ложбинок, мучительно взбираясь накатом на взгорки, — дерево, дерево!
А где оно, спасительное древо? Котовский попытался еще раз приподняться, чтобы оглядеться окрест себя, веревки со страшной болью тут же впились в его измученное тело. Господи, может, и впрямь легче успокоиться, затихнуть — смерть на морозе, сказывают, сладкая, неслышная.