Ласково и доверчиво глядя в лицо сыщика, Аглая сказала:
— Калугин меня сюда коварством завлек.
— Неужто не страшно было в склеп спускаться?
— Как не страшно? Трясло как осинку, но он так требовал, просил, угрожал…
В этот момент смотритель вновь начал испускать стоны:
— Совсем задыхаюсь, воздух уже смрадный!
Соколов ласково потрепал Аглаю за щеку:
— Ты мне потом расскажешь.
— Все-все!
Соколов присел на край гробницы возле доверчиво прижавшейся к нему Аглаи. В висках тяжело стучало, к голове приливала кровь, дыхание делалось все более отрывистым и частым. Он подумал: «Еще ни разу в такой опасности не оказывался. До утра никто не доживет, все задохнемся. Страшная смерть, мучительная. Жаль товарищей по несчастью. Что должен я предпринять? Какой выход? Люк слишком тяжел, чтобы поднять его».
Гений сыска лег на спину, расслабил мышцы, закрыл глаза. Наступило краткое облегчение. Он услыхал торопливый, страстный шепот: «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй мя!»
Соколов приподнял голову. На коленях, воздев руки, возле икон в самой несчастной позе стоял смотритель.
Сыщик вновь закрыл глаза. Вдруг что-то нежное коснулось его щеки. Это была Аглая. Она приблизила свои уста к его губам, просительно прошептала:
— Помогите, вы такой большой, сильный!
Соколов погладил ее по голове, с неожиданной нежностью произнес:
— Я могу однажды умереть, но я не имею права сдаваться! А ты, Аглая, молодец, ведешь себя достойно. Только в трудную минуту человек виден до конца.
Соколов встал на ноги, поднялся по лестнице, уперся руками в люк.
— Ну а теперь попробую растворить темницу! Если сейчас не удастся, то не удастся никогда.
Сыщик обеими руками попытался приподнять крышку, но она нисколько не поддалась. Сильнее, еще сильнее — крышка, придавленная многопудовой плитой, сидела прочно.
Остальная троица, задрав головы, с мольбой глядела на гения сыска.
Павловский пробормотал:
— Натужьтесь, Аполлинарий Николаевич, что стоит вам, умоляю, ну же, ну…
— Залезай вместо меня, любезный эскулап, и натужься! — предложил гений сыска.
Павловский махнул огорченно рукой:
— Куда мне! А вдвоем на лестнице не устоять — узенькая она.
Соколов спрыгнул на пол, задумчиво прошелся, разминая руки.
Три пары глаз с молчаливой мольбой следили за ним. Уже никто ничего не просил. Все лишь надеялись на чудо, явленное в лице этого великана.
Воздух и впрямь сделался кислым, тяжелым.
Соколов вновь поднялся на лестницу, вновь уперся обеими руками, напрягся. Казалось, под таким напором не крышка — подымется все перекрытие. И впрямь, крышка чуть дрогнула, хоть на крошечное пространство — муха не пролетит, — но приподнялась. Сыщик сошел вниз, присев на край саркофага, на котором было выбито: «Порфирий Евлампиевич Фонарев, купец 1-й гильдии. Родился в 1767 — преставился в Бозе в 1871».