Соколов вновь прикоснулся губами к ладони Маргариты:
— Как мне жаль вас!
Маргарита, у которой в душе накопилась горечь обид, словно самому близкому человеку, продолжала изливать душу:
— Это еще не все! Далее замечательное явление народу: побритый, пахнущий на всю квартиру дешевым одеколоном муж вплывает брюхом вперед в столовую. Именно в этот момент я обязана ставить на стол жареные хлебцы, масло, яичницу и кофе. Он тщательно жует фарфоровыми зубами и снова читает газеты. Понятно, что меня не замечает вовсе. После завтрака он разваливается в кресле с вонючей сигарой, а я в это время нюхаю табачный дым, который не переношу, и тру мочалкой посуду. Затем я бегаю по лавкам и рынкам, ищу для него провизию к обеду и ужину, а он уходит к своим надзирателям и тюремным корпусным.
Соколов изобразил удивление:
— Каким надзирателям?
Маргарита легко сказала:
— Шарль — начальник военной тюрьмы. Если порой он опускается до разговора со мной, то никогда не выходит из круга своих тюремных интересов: с азартом говорит о том, что надзиратель такой-то напился во время ночного дежурства, заключенный такой-то хотел перерезать себе вены или повеситься в камере. А то и вовсе романтическая сцена: живописует, как приговоренный к высшей мере наказания, когда приговор приводили в исполнение, от ужаса испачкал нижнее белье. Я мечтаю сходить в Оперу, а вместо театра муж предлагал мне потрясающее зрелище — через окошко тайком поглядеть, как шпиона станут вешать. Это, дескать, «и познавательно, и занимательно, особенно когда начинаются конвульсии». Для него нет ни Шарля Гуно, ни Эмиля Золя, ни Льва Толстого. Для него существуют своеобразные развлечения — карцеры, приговоры, нормы питания, исполнение наказания.
Соколову было искренне жаль эту милую женщину, но чувство сострадания не помешало мысли: «Кажется, есть надежда выполнить свою миссию — освободить принца!» Он погладил ее плечи и руки, ободряюще улыбнулся:
— Но раз он женился на вас, Маргарита, стало быть, вы все-таки ему нужны?
Маргарита с горечью отвечала:
— Я бываю ему нужна лишь два раза в неделю, как по расписанию: утром, перед завтраком, во вторник и пятницу. Так прописал его персональный доктор, понятно, тоже тюремный. И даже тут он деловит, неразговорчив и тороплив. Вот и вся моя жизнь. Я для Шарля — как резиновая кукла для матросов. Он во мне не видит человека. Ему со своими надзирателями интересней, чем со мной.
— Может, его на войну заберут? Повоюет, переменится к лучшему.
— Никогда на фронт он не попадет! Он после ранения сильно хромает. Господи, хоть кто-нибудь из его подопечных устроил бы побег! Вот тогда его накажут — отрешат от службы…