— Да. И те, что на ноге, — там спицы стояли. А мелкие — это стекла. У меня кое-где под кожей еще остались.
Он набросил футболку, которая сразу прилипла к влажному телу.
— Что, впечатляет?
— Не поверишь… — сказала Изотова. — Нравится… Очень даже возбуждает. Я, наверное, извращенка.
Она даже облизнулась, словно кошка, учуявшая запах «вискаса», совершенно откровенно глядя ему в глаза.
Губатый покосился на видимую через рубку, на просвет, согбенную спину Ельцова, кромсающего на наживку несчастную «зеленушку», и сказал, кривя рот:
— А меня, знаешь, не возбуждает. Я чуть не сдох тогда.
— Но не сдох же? — спросила Изотова с насмешкой. — Жив, курилка? И очень даже неплохо выглядишь. Мне, во всяком случае, нравишься.
— Рад за себя, — отрезал Пименов, борясь с желанием «завалить» Изотову прямо здесь, на досках палубы, горячих, выскобленных до белизны, пропитанных морской солью. — Остынь, Ленка. Колени смажь, переоденься…
— Готово! — прокричал Ельцов, оглядываясь. — Настругал я ее, Пима…
— Вот видишь, — проговорил Губатый уже мягче, стараясь загладить собственную грубость, причина которой, впрочем, была вполне очевидна. — Кузя уже и наживку приготовил! Чего нам друг другу голову-то морочить? Как ты вообще себе это представляешь? Лямур а труа?[14]
Изотова молчала, не сводя с него насмешливых глаз. Потом отработанным щелчком пальцев отправила за борт окурок сигареты и, ничего не ответив, скрылась в рубке, качнув тугими, округлыми бедрами.
Бычок, конечно, лучше клюет на мясо с «душком», но здешний был не балован, и они с Ельцовым в две руки минут за десять надергали штук пятнадцать. Рыба шла калиброванная, в полторы ладони — черный, с серыми пятнышками «каменный» бычок. Олег радовался улову, как ребенок, — даже морская болезнь отступила. Да и откуда ей было взяться, морской болезни — море было гладким, как стекло, и солнечный свет растекался по нему серебряным расплавом.
Они пообедали на палубе — в тени.
Жареная рыба и рыбный суп, сладкие, как мед, краснодарские помидоры, белый, нарезанный крупными кольцами лук, огурцы, присыпанные крупной солью. Вот только вместо хлеба приходилось довольствоваться сухарями, но это неудобство аппетит не портило. Холодильники пока работали исправно, а ежели даже выйдут из строя, ничего революционного: есть еще консервы, крупы и рыба в бухте.
На закуску был арбуз — сладкий, полосатый, с алой мякотью и черными, гладкими, как агаты, косточками. За импровизированным столом царило какое-то странное возбуждение — такое случается в ожидании чего-то хорошего, когда кажется, что вот, еще чуть-чуть, и наступит счастье, прилетит вдруг волшебник на вертолете цвета мечты… А он все не прилетает и не прилетает, и те, кто ждет, начинают видеть смысл не в чуде, а в самом процессе ожидания и даже в том, что долгожданное чудо так никогда и не придет.