— Так я не держу, — рассмеялась Ленка и даже сделала шаг в сторону, скрестив руки на груди. От этого футболка задралась еще выше, уже полностью обнажив и лобок, и бедра. Взгляд у Изотовой был даже не издевательский — просто хуже не бывает. Так смотрят на евнуха. Губатый наверняка не знал, как смотрят на евнуха, но воображение ему подсказывало, что именно так, с удивлением, легкой брезгливостью и с интересом: «Что, неужели не встанет?»
В своих реакциях Пименов не сомневался — всю неделю от изотовских поддразниваний он был, как почетный караул на Красной площади: всегда по стойке смирно и всегда наготове, посему, отведя глаза, скользнул в рубку, оттуда вниз, в каюту, и, торопливо стащив с себя просоленную футболку и свободные, шортами, плавки, открыл дверь крошечной душевой. Кожу стянуло от соленой воды так, что казалось — все тело покрыто упругой пленкой. Шрамы выделялись красными выпуклыми нитями, а кое-где и шнурками.
— Может быть, все-таки не будешь торопиться? — сказала она вполголоса за его спиной.
Он медленно повернулся.
В каюте было душно: даже открытые настежь иллюминаторы не спасали, но все-таки лучше, чем под открытым солнцем, пусть и закатным. Губатый чувствовал, как по его вискам покатились шарики пота и застряли в мягкой щетине, отросшей на его щеках за эти дни.
Ленка стояла в проходе между узкими койками, расположенными, как в купе спального вагона — одна над другой, и стеной каюты, голая, с копной жестких от морской воды волос на голове… Стояла по-морскому, слегка расставив крепкие ноги, опершись одной рукой на край иллюминатора, а второй на верхнюю койку. Красноватый закатный свет, отражаясь от водной ряби, падал на ее лицо, зажигая глаза совсем не ангельским блеском, играл пятнами на смуглой загорелой груди.
Пименов даже не ел — жрал ее глазами. Всю, от тонких лодыжек до припухших от солнца губ, от крепких круглых грудей до подбритого лобка. Ему было плевать на то, что он давал себе слово не превращать деловые отношения в интимные. Плевать на то, что прошлой ночью эта женщина сладко стонала и выла под Ельцовым, и где-то там, в глубине ее лона, еще оставались капельки чужой спермы. Ему было плевать на то, что муж, пусть и гражданский, этой женщины лежит в нескольких сотнях метров от «Тайны», вымотанный качкой, уткнувшись покрытым испариной лицом в надувной матрас. Если честно, в этот момент ему было плевать на все! Их разделяло десять с лишним лет и несколько метров. Полная луна светила над Абрау-Дюрсо. Лодка скользила по глади озера, пахло травами, горячей землей и черной озерной водой — так может быть только на юге, под крупными, как спелые виноградины, звездами. Только там, где воздух наполнен негой и жаром. Только там каждая близость волнует, как первая, и кажется последней по остроте чувств и боязни утраты.