Девочка торопливо стащила с себя платье, чулки, рубашонку.
— Лезь в ванну!
Дрожа от волнения, Ланская стояла в ванне, маленькая, тощенькая, но синие глаза ее были полны отваги и решительности. Она очень хотела жить долго. Еленушкина с кувшином в руках влезла на табуретку и гнусаво забубнила:
— Быть тебе красивой, умной, здоровой. Шахер-махер-абермахер! Еже си на небеси! Ани-дрени, матер-фатер. Будешь Нюркой! Бан-зай! Но пасаран. Господи, благослови!
Еленушкина вылила на голову Ланской кувшин синей воды. Ланская взвизгнула и задрожала еще сильнее. Вся кожа у нее покрылась синими разводами, как у зебры. Но Еленушкина даже не улыбнулась, так сильно она прониклась серьезностью и значимостью того, что делала.
Вот таким образом Ефросинья Еленушкина стала крестной матерью своей одноклассницы, а Элеонора превратилась в Нюрку.
Когда дома у Ланской было обнаружено, что девочка, ушедшая в школу чистенькой и беленькой, вернулась полосатой, ее первый и последний раз в жизни выдрали. Но она мужественно перенесла кару, так как абсолютно серьезно приняла свое новое имя и стала откликаться только на него.
Еленушкиной тоже не поздоровилось, после того как тетка Ланской пожаловалась родителям, что их дочь окрестила ее племянницу. После этой истории Ефросинья не испытывала к Ланской ни зависти, ни ненависти: Нюра стала такой же, как и она, девчонкой с некрасивым именем. Однако Ланская носила новое имя с такой гордостью, что Еленушкина тоже перестала стесняться своего. Она считала, что «Фрося» конечно же звучит противно, а вот «Ефросинья» — это, пожалуй, терпимо. Во всяком случае, когда, знакомясь с кем-нибудь, говоришь, что тебя зовут Ефросинья, все начинают удивленно пялиться. Обряд «крещения» неожиданно сдружил девочек. Все десять лет они просидели на одной парте. Если Нюры не было дома, значит, она находилась у Ефросиньи. Если Ефросинья отсутствовала, значит, следовало искать ее у Ланской. Верховодила Ефросинья. Она была решительней, категоричней подруги, которая легко впадала как в восторг, так и в отчаяние и без серьезного повода могла залиться слезами.
* * *
В передней хлопнула дверь, и в кухню прямо в шубе, сапогах и шапке влетела Нюрка.
— Ой, кто пришел! — заверещала она, шлепнула авоську с хлебом на стол прямо перед Ефросиньей Викентьевной, чмокнула подругу в щеку, чмокнула тетю Тому и убежала раздеваться. Через минуту появилась в наимоднейшем платье, шея обернута косынкой ослепительного оранжевого цвета, и вся она была так хороша и изящна, словно ее только что вынули из витрины модного магазина.