И вообще неизвестно, чья работа труднее — Танина или Ефросиньина. Только Таня во всех ситуациях старалась оставаться очаровательной и даже обворожительной, такой, какой Ефросинья даже не помышляла быть, полагая, что при ее профессии это непозволительно.
Поговорив с Медведенко и окончательно уверовав в то, что с Аркадием все благополучно, Ефросинья Викентьевна сняла наконец плащ, туфли, серый костюм, завернулась в махровый халат. Ее познабливало — видимо, от нервного напряжения. Она зажгла в кухне все конфорки, поставила на одну из них чайник и села на табуретку, ожидая, когда он закипит.
Ефросинья Викентьевна все-таки очень устала, поэтому уснула, едва опустив голову на подушку. Однако часа через два внезапно проснулась. Перевернула подушку, улеглась поудобнее, но вскоре поняла, что уснуть не удастся. Она стала думать о краже у Рогожиных, анализировать то немногое, что удалось узнать, но никаких версий из этого не вытанцовывалось, лишь в одной мысли она укрепилась: воры залезли не за деньгами, а за иконами. Иконы уникальные, и денег они стоили немалых…
Утром перед работой Ефросинья Викентьевна побежала к детскому саду. Во-первых, успела соскучиться по Вике, а во-вторых, отдать воспитательнице чистые колготки и рубашку, потому что сын ее был порядочный грязнуля. Одежду ему приходилось менять каждый день.
Подъехало такси. Из него вылезла тетя Тома в своем старомодном пенсне и несколько легкомысленной шляпке, следом вынырнул Вика. Вопреки ожиданию Ефросиньи Викентьевны, одежда на нем была чистой и тщательно отглаженной.
— Ну, каков? — гордо спросила тетя Тома, обняв мальчика за плечи. — И, между прочим, сыт. Голодом, как его родители, я его не морила. Ты сыт, Викентий?
— Ага, — довольно ответил Вика. — Мы ели на завтрак котлеты с красным соусом, помидоры, оладьи и конфеты.
Тетя Тома незаметно толкнула его.
— Какие конфеты? Ты что-то путаешь.
— Я забыл. Конфеты мы ели вчера.
— Тетя Тома, — с упреком сказала Ефросинья Викентьевна. — Ему вредно конфеты. У него диатез. И потом, вы же знаете, он обжора. Ему сколько ни дашь, все слопает, горе, а не ребенок. Ведь сейчас в детском саду он еще раз позавтракает. Нипочем не откажется.
— А что же, выбрасывать, по-твоему? — рассудительно спросил Вика.
— Правильно, — кивнула Тамара Леонидовна. — Дети должны питаться. Питаться! Понятно?
— Он готов питаться двадцать четыре часа в сутки. Вика, если папа узнает, что ты столько ешь…
Но Вика не дал матери договорить.
— Ну, мама! — воскликнул он. — Откуда он узнает, если ты ему не скажешь? А папа больной, его нельзя расстраивать. Это ему вредно, ему покой нужен. — Вика начал философствовать, в этом деле он был большой мастак. Ефросинья Викентьевна никак не могла понять, откуда у него такие способности к демагогическим рассуждениям.