– Эй! Сень! – окликнул пропавшего посыльного один из его товарищей.
Калин напрягся, да и все остальные замерли, готовые вступить в схватку в случае тревоги.
– Ты че там, уснул?! Где вино?!
К облегчению затаившихся ребят тот, кого звали «Сень», громко всхрапнул, чем вызвал всеобщий хохот находившихся у костра.
– Теперь будем ждать прихода, – тихонько хихикнул диверсант, показавшись рядом с тем деревом, на котором сидел Калин. – Эх, что скоро начнется, – довольно оскалился он, предвкушая потеху.
Поняв, что посыльный вернется не скоро, за добавкой алкоголя отправился сам командир.
– Эх, девку бы, – мечтательно вздохнул он, почесывая живот, значительно выпирающий вперед. – Не надо было все-таки отпускать тех крестьян. Баба хоть и не молодая была, но еще вполне в соку. Как раз бы сейчас сгодилась, – с сожалением об упущенном развлечении вздыхал он, нащупывая в темноте кувшин.
Он только отошел от огня, глаза еще не привыкли к мраку.
– Эй! – небрежно пнул он подстреленного у арбы имперца. – Мельчает молодняк. Нет теперь той закалки. Эх, помню, когда пили всю ночь напролет, а утром еще и норму сдавали. А этот только проснулся и выпить-то толком не выпил, а уже отрубился. Слабак, – плюнул он рядом с всхрапнувшим телом.
– Буди этих бездельников, Фарт, смену сдаем, – вернулся от арбы командир отряда.
Разбуженные, помятые бойцы «выползли» к свету. Командир уходить на покой не спешил. Он выпил на посошок с новой сменой, потом еще раз – за спокойное дежурство и еще за что-то. Все никак не в силах оторваться от пойла, продолжал он сидеть сам и не пускал на покой совсем уже «уставшего» подчиненного. Тот самый подчиненный, который только что уже клевал носом, засыпая там, где и сидит, вдруг подорвался и резво зашагал, а затем и побежал во мрак.
– Чего это он? – удивленно вскинув одну бровь и прищурив другой глаз, посмотрел ему вслед командир, туго соображая, зачем и куда тот бежит.
В его объемном животе раздалась бурлящая трель, глаза резко увеличились, круглая рожа вытянулась, и он тоже ломанулся к ближайшим кустам, охая и ухая, на ходу развязывая веревочку, удерживающую штаны. Из темноты послышались характерные звуки медвежьей болезни. Свежая смена переглянулись, один из них пожал плечами, как бы говоря «а черт его знает, что с ними», как в следующее же мгновение подскочил, схватившись за живот, и кинулся к соседним от командира зарослям. Оставшийся последним имперец с опаской покосился на закуску, с подозрением принюхался к своей чарке с вином. Не успел он понять, от чего подобная беда напала на его сослуживцев, как и сам подпрыгнул с места и забегал вокруг костра, лихорадочно дергая одной рукой тесемку, которая, видимо затянулась узлом и не желала развязываться, а второй он придерживал зад, при этом ойкая и громко матерясь. Вот он остановился, тело его выгнулось дугой, как будто он нес нечто тяжелое, замер, словно прислушиваясь к «перестрелке» из кустов, порывисто вытянулся в струнку и схватился за пятую точку обеими руками, изо всех сил стараясь плотнее сжать оба полушария. Даже с ветки Калину было видно, как по штанине вниз, расплываясь, поползло темное пятно. Осознав, что торопиться уже некуда, стражник на деревянных, не гнущихся ногах отошел в сторону от костра.