– десяти достопримечательностей, которые ей хотелось посетить за время учебы в аспирантуре. Увидев его, Франсин захихикала.
– Ой, прости! – опомнилась она. – Что это со мной?!
– Тебя насмешил мой список, – растерянно сказала Марла.
– Нет-нет, прости, пожалуйста. Список отличный, давай прямо сейчас выберем какой-нибудь пункт!
– Но что в нем смешного?
– Я не хотела смеяться, честное слово. Просто подумала, что бы сказал на это мой парень.
– Что?
Франсин с трудом удержалась от едкого комментария:
– Ничего. Он бы оценил. Ну все, давай сходим в Старый Капитолий. Я там никогда не была!
С искренней и жизнерадостной Марлой Франсин открыла для себя Бостон. Новая соседка без всякого стыда ходила по улицам города с картой в руках и спрашивала у местных дорогу. В отличие от Артура, она не жалела денег на входные билеты в музеи и церкви. А когда слишком близко наклонялась к картине или входила в церковь посреди службы, то тут же смеялась над собой – подразумевая, что не очень-то ей и стыдно. Франсин считала, что за таким поведением кроется бездна немудрящего самоуважения.
Марла была болтушкой. Но болтала она не так, как мать Франсин – словно бы пытаясь прикончить тишину, пока та не прикончила ее. Нет, она болтала, чтобы скоротать время. Просто говорила обо всем, что приходило в голову. А в голову ей приходил главным образом секс. Она рассказывала, как сохла по парню из школы, с которым у нее были «шуры-муры миллион лет назад». Как они «отрывались в постели», и какой у него был «большой», и какие чувства он в ней будил. Эта смесь откровенности и ребячества совершенно сбивала Франсин с толку. В Уэллсли секс носил политический характер, эдакий феминистский уклон. Артур предпочитал заниматься сексом – с толком и удовольствием, – нежели говорить о нем. А жизнерадостная Марла Блох готова была часами болтать на эту тему, и скудный запас эвфемизмов ей ничуть не мешал.
Франсин хотела бы вовсе забыть о сексе, пока Артура нет рядом. Целиком посвятить себя научной деятельности и воздержанию. Но Марла жаждала говорить. «Трепаться» о «мальчиках». Не раз, распив на пару с соседкой бутылку игристого, Франсин ложилась спать с мыслью, что эта девушка не так проста, как кажется. Надо быть с ней начеку.
Тем временем Артур потихоньку ее покидал.
Франсин начала его забывать. Сначала забыла рот: представляя лицо любимого, она видела только верхнюю часть, а нижнюю как будто стерли ластиком. Его глаза из светло-карих превратились в темные, а ведь они были именно светлые – проницательные, нервозно-карие. Лишь когда от нее начал ускользать нос Артура – превращаясь в идею носа, схематичную черточку, – Франсин осознала, что и его уши – закругленные или заостренные? мочки сросшиеся или свободные? – тоже незаметно испарились из ее памяти.