Подали обед. (Было в этом что-то неподобающее: обед вместо ужина, яркий дневной свет вместо магического и щадящего вечернего.) Еда оказалась не слишком вкусной, но Франсин старательно набивала рот – дабы не шпынять маму, вознамерившуюся испортить самый важный день в ее жизни, и жениха, который в данный момент с насмерть перепуганным лицом жевал стебелек спаржи.
Внезапно мать Артура встала: в одной руке у нее был полупустой стакан с водой, в другой – суповая ложка. Болтовня за столом стихла. Люди перестали жевать, вилки замерли в воздухе. Франсин моментально покраснела. «Что ты делаешь?! – мысленно вопила она, пытаясь усилием воли усадить свекровь на место. – Сядь. СЯДЬ!»
– Как мать жениха-а, – произнесла та, зловеще смакуя последний слог, – хочу поздравить молодых с днем бракосочетания. Церемония была чудесная, не так ли?
В ее голосе явственно слышался сарказм. «Вот интересно, она нарочно выбрала этот тон или всегда так говорит?»
– Я вами горжусь!
«Ладно. Может, она действительно хочет сказать нам что-то приятное».
– Однако…
«Нет!»
– Однако я нахожу весьма странным их решение узаконить брак. В конце концов, они уже живут вместе. Так на что, спрашивается, корова – коль молоко дают бесплатно?
По залу пополз шепоток. Четвероюродные сестры уронили вилки. Миссис Кляйн предусмотрительно не стала рассказывать наиболее консервативной дейтонской публике – то есть людям, которых Франсин и не подумала бы приглашать на свадьбу, – о совместном проживании молодоженов. Кто-то закашлял. На пол с тихим шелестом слетела салфетка.
Франсин извинилась и вышла из-за стола. Прибежав в уборную, она оперлась на раковину и зарыдала. Она, конечно, понимала, что имел в виду Артур, говоря: «Главное – пережить этот день». Свадьба была не про них и не для них, нет. Она была для ее матери и маминых знакомых. «Если у меня когда-нибудь будут дети, – думала Франсин, уже беременная Итаном (хотя никто об этом пока не знал, даже она сама), – если у меня будут дети, я не стану ими командовать. Пусть сами прокладывают себе путь в этом мире, на свой страх и риск». Она посмотрела на себя в зеркало. Бледное лицо, куски туши на ресницах…
Дверь открылась, и вошла Бекс.
– Ох, Фрэнни! – воскликнула она, обнимая сестру.
– Все не так! – рыдала Франсин. – Все должно быть по-другому! Я знала, что мама подпортит мне нервы, но даже представить не могла… – между всхлипами она икала, – что кому-то придет в голову… это так унизительно…
– Ну, ну, – ворковала Бекс, потирая сестре спину. – Все будет хорошо. Один день – подумаешь! Один-единственный день – это ерунда по сравнению с целой жизнью.