Медве никак не мог постичь более глубокую связь событий, ему все время мешали. Страх, осквернивший впоследствии тот счастливый и самозабвенный снежный день, равно как и искаженное ненавистью лицо немки, открыли ему существование другого, не признающего шуток, безвкусного мира. Медве, вероятно, рвался из этой затхлой атмосферы обратно к настоящей, сочной действительности, и Триестский залив вроде бы указывал путь и заключал в себе реальную возможность выхода. Но его и в третий раз отвлекли. Рассматривая неподвижную посадку головы сонливого парня, Медве решил, что еще успеет додумать свою мысль. Этот сонливый его заинтересовал.
— Давай. Расшнуровывай. Снимай. Живей.
Мерени говорил отрывисто и решительно, но с какой-то прохладцей, почти миролюбиво.
Густобровый Аттила Формеш растерялся до последней степени. Он чувствовал, что о сопротивлении не может быть и речи, но тем не менее сразу сдаваться не хотел. Смысл этой шутки был ему еще неясен, и он не очень-то хотел, чтобы над ним шутили.
— Ну, — кивком поторопил его Мерени.
— Но зачем? — попытался улыбнуться Формеш. Сидевший напротив рыжий парень с бычьей шеей рявкнул на него:
— Сам снимешь или тебе помочь?
— Ну! — опять кивнул сонливый Мерени, уже чуть-чуть потверже. Он снимал ботинки с Формеша вовсе не ради шутки, а чтобы обменять их на свои, которые были похуже. Как оказалось, Формеш случайно получил на складе башмаки получше тех, что были на Мерени.
Как оказалось, Формеш случайно получил на складе пару совсем новеньких чудесных башмаков на крючках и уже второй день щеголял в них, но Медве, видимо, этого просто не заметил. Башмаки нам выдали с новыми подметками, но основательно потертые и изношенные; вместо шнурков у них были кожаные ремешки, которые с большим трудом продевались в дырки. А на башмаках Формеша были крючки, зацепишь за них ремешки — и башмаки зашнурованы, и легко и быстро. И хотя тогда я еще не понимал всего значения такого рода тонкостей, чудесные ботинки на крючках сразу же мне приглянулись. Я заметил их в первый же день, когда нас вывели после обода на прогулку перед главным зданием. Я, можно сказать, познакомился с ними раньше, чем с их хозяином.
Они в самом деле достались Формешу совершенно случайно. При раздаче унтер-офицер сначала бросил их Тибору Тоту. Но ему они оказались велики, а Формеш как раз возился со своими, очень тесными, — он никак не мог напялить их на ногу. И унтер-офицер велел им поменяться.
После обеда я смог рассмотреть ботинки Формеша получше. Перед зданием, в центре покрытой гравием площадки, от которой начиналась главная аллея, находился фонтан. В его круглом бассейне плавали золотые рыбки; они кружились и сновали туда-сюда среди водорослей. Густобровый Формеш, разговаривая с отцом, не отрывал от них взгляда. Остальные попрощались со своими родителями еще утром. Я без дела слонялся около фонтана, в двух шагах от Формеша.