Медве, ошеломленный, вернулся на место. Слова старшего лейтенанта ослепили его. Ему понравилась тактичная похвала за его удачную работу. И еще на какой-то миг он принял за чистую монету то, что и вправду сможет обратиться за помощью к начальству. Но видение лишь мелькнуло на миг и распалось. Прошло всего только три дня, думал он. Да. Три дня. А впереди еще семь лет.
Старший лейтенант Марцелл действительно был сердечным и добрым молодым человеком, и напрасно мы ждали, что он вот-вот сбросит маску и тоже начнет орать и пакостничать. В форме он выглядел очень молодцевато. Медве пишет, что с удовольствием смотрел на него, встречаясь несколько раз на неделе, но понимал, однако, что этому офицеру точно так же нет до нас дела, как и всем прочим, и за его словами не стоит ничего, кроме тех ребяческих представлений, в которые посторонние хотели бы облечь действительность.
Медве написал пустое, казенное письмо, но впоследствии тайком еще более решительно переписал старое и сумел контрабандой переправить его в город. В этом городишке проживал друг его семьи, генерал в отставке. Жена генерала пришла через неделю проведать Медве. Этакая долговязая, седая тетушка в пенсне. Медве отдал ей письмо и попросил опустить его в городе.
Я видел их, когда они сидели на скамейке около плаца. Генеральша принесла Медве пирожные из кондитерской и близоруко щурилась, наблюдая со своей высоты, как мальчик набивает рот «наполеоном». В тот раз опять дежурил Богнар, и после оглашения приказа и раздачи полдника мы довольно быстро разошлись на перерыв.
После команды «разойдись» Мерени, Хомола и еще человек пять помчались к футбольным воротам; один из них уже гнал перед собой мяч. Остальные же вяло разбрелись в разные стороны, кто сел на скамейку, кто улегся на траву и жевал свой хлеб с медом. Это тоже было здорово; я смотрел в небо. В футбол мне играть не хотелось. Но потом я заметил, что многим другим очень даже хочется поиграть.
Дружки Мерени играли в одни ворота. Вокруг них посмотреть игру скапливалось все больше и больше курсантов. Все они терпеливо смотрели и довольствовались только тем, что могли пнуть обратно отскочивший мяч. Понемногу вокруг площадки возникла страшная давка и толкотня, и кто первый успевал к мячу, отбивал его обратно к игрокам с самым победоносным видом. Хотя у многих были свои мячи. Один раз Мерени подозвал одного такого с мячом, обменял свой мяч на его и продолжал игру.
У вторых ворот, как я видел, играли третьекурсники, но я не мог понять, почему все прочие, если уж им так хочется, не могут тоже играть, ведь, хотя ворота и заняты, им вполне хватило бы места в стороне от кодлы Мерени. Один только Цолалто жонглировал своим мячом в значительном отдалении, где-то на краю плаца и почти не сходя с места. А Петер Халас расшнуровывал и вынимал камеру из мяча, который Мерени выкинул; он сел на землю, скрестив ноги, и долго с ним колупался.