— Ура! Ура-а-а!..
Они толпились неподалеку на возвышенном островке, а некоторые, самые ловкие, уже подобрались к самолету, готовые помочь героям.
Вдруг Соколов вспомнил: «А в кабине ведь еще бомба! При жестком приземлении она обязана взорваться». Соколов повернулся к Ильченко:
— Где еще одна бомба?
Ильченко, вытирая рукавом кровь с лица, недоуменно проговорил:
— Не знаю! В гондоле ее нет.
— Так где же она?
Здесь под руку подвернулся рядовой, обслуживавший ангар, а сейчас норовивший помочь выбраться полковникам на сушу. Он остановился, глупо улыбнулся и сказал:
— Вы когда поднимались вверх, так нос задрали, ну, бомба из аэроплана вывалилась.
— Вывалилась? — Глаза Ильченко едва не выскочили из орбит.
— Мы как увидали, все на землю легли. Слава богу, плюхнулась в болото и не взорвалась. Она и сейчас там где-то, в болоте…
— Не взорвалась?
— Никак нет, а то нас всех разнесло бы на мелкие клочки. Бомбы-то большие, а мы тут стояли, так сказать, вблизи. Бух — и на небо улетели бы! — И солдат, ощерив желтые зубы, добродушно рассмеялся, польщенный вниманием начальства.
…Они отправились умыться, привести себя в надлежащий вид. Навстречу несся телефонист, тонкий белобрысый парень. Он размахивал бумагой:
— Командующий дивизией генерал Джунковский поздравляет со взрывом вражеского склада и требует к себе на праздничный ужин.
На обед была жареная утка (их тут водилось чуть меньше, чем комаров, — полчища!), молодой картофель под укропом, малосольные огурцы, соленые грузди и две бутылки «Смирновской № 21».
Соколов поднял рюмку:
— Нам негоже менять привычки. Как и в прошлые времена, выпьем за здоровье государя императора и его августейшую семью!
Офицеры дружно гаркнули два коротких и один раз продолжительное:
— Ура! Ура! Ура-а-а! — и осушили рюмки.
Потом произнесли тосты за удачную бомбежку вражеского склада, за скорейшую победу, за присутствовавших и прочее.
Джунковский, вопреки своей занятости, еще успевал читать газеты и журналы, досадливым тоном произнес:
— Безобразия, творящиеся на переднем крае, стали известны газетчикам. — Он взял в руки журнал «Ниву». — Вот, свежий, двадцать четвертый номер, за семнадцатое июня, сегодня доставили. Послушайте: «Пленные и перебежчики, захватываемые на различных участках германского фронта, единогласно указывают на всеобщее утомление войной и на отсутствие необходимейших предметов продовольствия. Последнее граничит нередко с явным голодом в немецких окопах. Существенную поддержку противнику, по заявлению тех же пленных и перебежчиков, в смысле снабжения их продовольствием, оказывают наши солдаты, охотно уступающие свой хлеб в обмен на различные мелочи. Легко себе представить, как чувствительно в смысле того же голода настроены те же германские солдаты на англо-франко-бельгийском фронте, где они, при наличии той же бедности продовольственных запасов, не получают такого вспомоществования со стороны наших союзников, как это делается у нас. Голодовка в германских войсках, собранных во Франции и на бельгийской территории, острее, чем на русском фронте… „Голод — враг патриотизма“, — говорят германские солдаты…» — Джунковский отшвырнул «Ниву» и с досадой произнес: — А вот наши славные солдатушки помогают врагам поднимать свой патриотизм. Большего негодяйства придумать нельзя! Дети и жены отрывают от себя кусок хлеба, чтобы их отец и муж не голодали на фронте, а те тащат его врагу. Нет, прав Тютчев, умом Россию не понять!..