Соколов отрицательно помотал головой:
— Не все же негодяи! Уверен, много осталось боевых ребят, чьи сердца жаждут отваги и пламенеют любовью к России. — И продолжил воспоминания: — Окопы врага все ближе, ближе. И проволоку мы преодолели. Замечаешь, что немцы стреляют реже. Видишь: сначала выскочил один, потом другой, вот уже все бегут из окопов, горохом по полю рассыпались и драпают, как зай цы. Крикнешь во всю глотку: «Ура-а-а!..» Солдаты подхватывают, и победный клич раскатывается до дальнего леса. И вот мы в окоп на вражеских плечах ворвались. Те даже тарелки с едой побросали, фото жен и детей со стен не успели снять. Тут и наши артиллеристы подкатываются, новую линию обороны занимают. А вечером спать во вражеском блиндаже укладываешься, ах, господи, шинель в трех местах пулями пробита, а на теле — ни царапины. Дивизионный генерал ворчит: «Зачем рисковать? Полковник слишком дорого стоит, чтобы на „ура!“ бегать». А по голосу слышу — доволен, что офицер в атаку людей увлек. Так и твоих увлеку, поспорим?
Джунковский с удовольствием слушал приятеля, но воинственный пыл его попытался охладить:
— Ты, мой друг, должен помнить, что не в храбрости на передовую прибыл упражняться, а по очень важному делу. И являться тебе в дивизию раньше указанного срока резона нет, ибо я сам едва-едва к двадцатому числу поспеваю. Сегодня отправляюсь к своим друзьям Евреиновым на станцию Лукашевка, что в Курской губернии. Пробуду там несколько дней, надо хоть немного отдохнуть. И лишь потом через Минск стану добираться до своего корпуса. Мой печальный опыт говорит: революция не улучшила движение на железной дороге.
Соколов поддержал:
— Что революция изменила к лучшему, остается тайной, которую знает лишь Керенский со своей революционной братией.
Вошла фрейлина:
— Прошу в столовую!
В столовой была застелена свежая белая скатерть. Стол накрывали смазливые девицы-близняшки — румянощекие, сисястые, одетые в одинаковые нарядные ситцевые платья с белым горошком, перепоясанные черными лакированными ремешками. Одну звали Машей, другую Дашей, и они были совершенно неотличимы одна от другой.
И Маша, и Даша бросали короткие взгляды на Соколова, явно интересуясь им. Служанки успели разложить серебряные приборы и поставить бутылки с вином и наливками.
Вихляя круглыми ягодицами, девицы уходили на кухню. Теперь одна из них внесла в фарфоровой супнице борщ, а другая гонялась за влетевшей в помещение осой, быстро размахивая полотенцем и мелькая крепкими, загорелыми голенями.
Джунковский сидел сосредоточенный, неразговорчивый. Лишь предложил: