— Ничего смешного. Вы спрашиваете, что вы мне должны. Я ответил.
— Это возмутительно, черт возьми! — Негодуя, Беррэн брызгал слюной и размахивал трубкой так, что искры и и пепел летели во все стороны. — Этот рецепт бесценен! Вы просите... Боже правый, я отказался продать его за полмиллиона франков! А вам хватает дерзости... наглости...
— Позвольте! — перебил его Вульф. — Давайте не будем спорить. Вы назначаете цену своему рецепту. Это ваше право. Я назначаю цену своим услугам. Это мое право. Вы отказались продать его за полмиллиона франков. Если вы пошлете мне чек на полмиллиона долларов или любую другую сумму, я порву его. Спас ли я вам жизнь или просто избавил от небольшой неприятности — называйте как хотите. Вы спросили, что вы мне должны, и я отвечаю: вы должны мне этот рецепт, и я не приму ничего другого. Сами решайте, платить мне или нет. Возможность есть у себя дома колбаски минюи не реже чем дважды в месяц — думаю, что не реже, — доставит мне неописуемое удовлетворение. Однако я получу немалое удовлетворение, пусть и другого сорта, вспоминая — гораздо чаще, чем дважды в месяц, — что Жером Беррэн у меня в долгу и отказывается платить.
— Ба! — фыркнул Беррэн. — Жульничество!
— Никоим образом. Я ни к чему вас не принуждаю. Я не потащу вас в суд. Я только расстроюсь, что применил свои таланты, не спал ночами и подставил себя под пули, не заслужив в результате ни благодарности за акт доброй воли, ни платы за свой труд. Повторю свои заверения в том, что не раскрою рецепт никому! Колбаски будут готовиться только в моем доме и подаваться только на мой стол. Я хотел бы оставить за собой право подавать их гостям и, конечно, мистеру Гудвину, который живет со мной и ест то же, что и я.
Беррэн молча смотрел на него. Наконец он проворчал:
— Записывать нельзя. Его никогда не записывали.
— Я не стану его записывать. Я умею запоминать.
Беррэн не глядя сунул трубку в рот, задымил и продолжил в молчании смотреть на Вульфа. Наконец он тяжело вздохнул и поглядел на меня с Констанцей.
— Я не могу рассказать рецепт в присутствии посторонних.
— Одна из них ваша дочь!
— Черт побери, я способен узнать свою дочь! Пусть они уйдут.
Я встал и вопросительно посмотрел на Констанцу.
— Идемте?
Вагон качнулся и Вульф вцепился во второй подлокотник. Было бы обидно попасть в аварию именно теперь.
Констанца встала, потрепала отца по макушке и вышла в открытую мной дверь.
Мне казалось, что добытый Вульфом рецепт достойно завершил наш отдых, но нас подстерегал еще один сюрприз. До Нью-Йорка оставался еще час езды, я пригласил Констанцу посидеть за выпивкой в вагоне-ресторане, и мы отправились с ней туда через три вагона, качаясь и спотыкаясь по дороге. В вагоне-ресторане было не больше десятка завсегдатаев, по большей части скрытых за утренними газетами, и полно свободных мест. Констанца заказала газировку с имбирем, невольно напомнив мне о былых временах, а я взял виски с содовой, дабы отпраздновать гонорар Вульфа. Но не успели мы сделать по паре глотков, как я обнаружил, что пассажир, сидящий через проход, отложил газету и навис над Констанцей, пожирая ее взглядом.