Понятно, почему Кэролайн вызвала именно Керта. По ее расчету, если я пришел признаться в убийстве, то следователь Керт — самый подходящий свидетель.
Теоретически его присутствие делает возможным в глазах закона тот вариант, что Кэролайн будет лично выступать в суде обвинителем против меня.
Дожили, так вас растак!
Моя подружка, или любовница, или кто она мне — женщина, с которой я провел замечательную ночь, прилежно готовится посадить меня пожизненно…
Наконец явился Керт. Рожа крутого копа. И опять этот взгляд, словно он выбирает, куда тебя звездануть кулаком — в глаз, в нос, в брюхо или по мужскому хозяйству. Но тот идиотский факт, что теперь я был в фокусе его звериного внимания, умерял мое внутреннее желание шутить и зубоскалить.
— Итак, — начала Кэролайн, — я готова тебя выслушать.
— Ты в курсе происходящего?
— Разумеется.
— Тогда скажи мне, пожалуйста, что происходит?
— Ты солгал.
— Кому?
— Всем. И мне, и моему отцу, и всем прочим.
— Нет, с подобной оценкой моего поведения я не согласен.
— Твоя мать покончила самоубийством?
— Да.
— И Данцигер допрашивал тебя в связи с этим?
— Да. Если желаешь, могу даже с термином «допрашивал» согласиться.
Кэролайн раздраженно передернула плечами — мол, чего же еще? Факт лжи доказан.
— И ты не хочешь выслушать мою версию?
— Говоря честно, не хочу. Если желаешь сделать признание или официальное заявление — вот Керт, он все зафиксирует. А я подожду снаружи.
— Нет, не годится. Я хочу, чтобы ты меня выслушала. Кэролайн, Бога ради, это займет буквально пять минут!
Она было уже встала. Но мое «Бога ради» заставило ее остановиться.
Две Кэролайн очевидно боролись в ней — человек и юрист.
Юрист меня уже приговорил.
Человек, похоже, был в растерянности. Не то чтобы открыт для сомнений — приоткрыт для сомнений.
Кэролайн опять села.
Я попытался воспользоваться моментом.
— Но так я не могу, — сказал я.
— Так — это как?
— В присутствии постороннего.
— Керт не посторонний. Он останется. Это без вариантов.
— Не знаю, с чего начать…
— Расскажи, почему она покончила с собой.
— Болезнь Альцгеймера.
— От нее не умирают.
— Еще как умирают! И что особенно паршиво — при жизни умирают! Тело ходит, а душа умерла. Ты мою мать не знала — жить овощем для нее было немыслимо. Она была женщиной живого и сильного ума, и когда грянул гром… Нет, ты не можешь представить себе, что это такое…
Кэролайн молча смотрела на меня.
— Болезнь стала пожирать ее мозг. Кусок за куском, как гусеница объедает лист. Мать была не в силах наблюдать за этим необратимым процессом. И она приняла решение — прежде чем она утратила способность принимать какие бы то ни было решения.