– А ты знаешь, как делают хороший chèvre?
– То есть ты хочешь сказать, что Фрэнк не обязан знать все тонкости приготовления блюд корейской кухни? – отвечает ее папа. – Я тебя понял. Очень правильное замечание.
И он пожимает Брит руку. А потом, к моему полному удивлению, и мне тоже. И кивает с многозначительным видом. Типа: «Я сегодня узнал что‐то новое». Люди, которые постоянно учатся, – это самые лучшие люди на свете.
– Брит права, – соглашается ее мама. – Наш папа не умеет варить сыр. Он умеет только есть его. – И она начинает звонко смеяться.
Это разряжает обстановку. Я тоже решаю кое в чем признаться:
– Я даже не знаю, как выглядит гречка. И тем более не представляю себе, как из нее делают лапшу. Я просто знаю, что получается очень вкусно.
Едва сказав это, я тут же кое‐что понимаю. Неважно, какой из меня гид. Неважно, стал бы я забрасывать Пола Олмо вопросами или нет. Важно научиться говорить: «Я понятия не имею». Не извиняясь, а уверенно. С такой же уверенностью, с какой папа Брит сказал бы «Я не знаю» в ответ на вопросы о немаркированной головке сыра.
И я вдруг понимаю, что фраза «Я понятия не имею» – важная часть моей жизни.
Мы едим, едим много, потом едим еще и наконец откидываемся на спинки стульев. Папа Брит оплачивает чек.
– И пусть результаты теста будут отличными, а предложения от колледжей – щедрыми, – говорит он.
Выходя из ресторана, я замечаю на себе взгляды работников кухни. Они слышали наш разговор за столом? Они тоже ожидали, что я отвечу на все вопросы? «Да какая разница?» – думаю я.
На улице мы с Брит находим место, где можно посидеть спокойно, пока ее мама с папой покупают старинные стеклянные поплавки для сетей, резные маяки, рукавицы для разделывания лобстеров и прочую ерунду.
– Прости за все эти вопросы, – говорит Брит. – Иногда мои родители такие невнимательные. Я должна была тебя спасти.
Я касаюсь ее подбородка:
– Все в порядке, мне и раньше задавали вопросы. Тебе не нужно было меня спасать.
– Пожалуйста, не говори мне, что я не должна спасать мальчика, которого люблю. Ты бы на моем месте точно так же поступил.
Это сразу меня останавливает.
– Да, я бы так и сделал. Правда.
Например, если бы к ней прицепился какой‐нибудь сексист, я бы точно за нее заступился. Так почему же я ни разу не постоял за Кью?
Эта мысль меня не радует. Мои родители столько раз несли расистский бред про черных и подкрепляли его своей выдуманной статистикой, так почему я ни разу не назвал их лжецами? Потому что мои родители – это сданные мне судьбой карты, от которых мне никуда не деться. Но все равно жаль, что я ни разу им не возразил. Ради Кью и ради себя самого. Ведь мама с папой никогда не узнают настоящего меня, если я буду скрывать от них свои мысли. Но если честно, я боюсь говорить с ними откровенно, потому что у человека должен быть дом, место, где его любят и ждут. А что, если я открыто выступлю против родителей, а они в ответ просто захлопнут передо мной дверь?