Она целует меня. Барабаны звучат все громче и громче, и вот музыкальный номер заканчивается. Раздаются аплодисменты. Я чувствую, что внутри меня что‐то изменилось. Смотрю на Джо и понимаю, что она чувствует то же самое. Свет, музыка и торжество культуры – нашей культуры вроде как. Вокруг нас люди, похожие на нас самих. Знакомая еда, бой барабанов, дети в белых добоках. Один маленький мальчик очень похож на меня самого в детстве.
Мы с Джо росли среди всего этого. Нам все это знакомо, пусть мы и не всегда знаем, как это называется на корейском. Для нас в этом всем нет ничего странного и экзотического. Мы здесь как дома. Если бы не силуэт Лос-Анджелеса на горизонте, я мог бы думать, что оказался в Корее. Я даже поверил бы в то, что я кореец.
Мы с Джо идем дальше, подпрыгивая как идиоты. Она неожиданно останавливается и медленно поднимает руку, чтобы указать мне на стенд, украшенный сотнями дрожащих на ветру маленьких бело-розовых подушечек, каждая размером с детскую щечку.
– Это же те самые сладкие рисовые пирожки! – стонет Джо.
Такие пирожки бывают и без начинки, и с начинкой – из сладкой бобовой пасты или из тертого кунжута. Есть и более экзотический вариант – с глазурью из манго или из шоколада. Я пытаюсь вспомнить, как называются эти пирожки. Кажется, chalttok. Да, точно chalttok.
За прилавком с пирожками стоит милая старушка в простом деревенском ханбоке. Кажется, она сошла с какого‐то старинного рисунка.
– Я хочу пирожок с кунжутом, – просит Джо, глядя на пирожки, как ребенок – на сладости.
Я вдруг понимаю, что хочу заказать своей девушке пирожок на корейском языке. Я собираюсь с духом.
Еда, барабаны, дети в белых добоках…
Я показываю на пирожки:
– I chalttok dugae jeom juseyo.
То есть «Два вот этих chalttok, пожалуйста».
Улыбка старой женщины сначала превращается в прямую линию, а потом в ухмылку. Из черного полумесяца ее рта вырываются слова. Я понимаю практически все то, что она мне говорит.
– Chalttok? – передразнивает меня старушка. – Я не знаю, что такое chalttok. Ты бы научился говорить нормально по‐корейски.
Еда исчезает, барабаны замолкают, белые добоки падают на землю, словно дети, на которых они были надеты, неожиданно исчезли. Я ошибся с названием. На самом деле пирожки называются не chalttok, а chaltteok. Разница небольшая – как «сыр» и «сэр». Но никто не попросит в пиццерии еще «сэра» на пиццу. Эта женщина – настоящая кореянка.
– Вы, kyopo, все тупые как пробка, – говорит старушка. Она специально подбирает корейские слова попроще, чтобы я ее понял.
Kyopo – так называют корейцев, которые живут за границей. А кто называет – я понятия не имею. Я сейчас, кажется, вообще ничего не знаю, кроме того, что земля уходит из‐под ног. Вы уже знаете, что у меня частенько такое случается в ситуациях вроде этой. Чувство тревожное, но довольно приятное и успокаивающее. Понимаю, это звучит странно.