Мари-Луйс приказала хеттским жрецам раздеться догола. Кама Вараш возопил, но воины тут же заставили его замолчать.
Царица обернулась к врачевателям:
— Итак, начинайте с Кама Вараша. Оскопите его.
— Не делайте этого! Прошу вас, не делайте! Я же теперь с вами, с армянами! Ведь престолонаследник Каранни сам меня одарил! О боги!..
Врачеватели взяли его в кольцо.
— Я не доверяю тебе, Кама Вараш! — сказала Мари-Луйс. — А сохранять приверженность нашим догматам можно и будучи оскопленным. Вот мы тебя и проверим. Постыдись. Возьми себя в руки. Мольбы и крики тебе не помогут.
Верховного жреца оскопили. Мари-Луйс сама дала ему успокоительного, чтобы не очень страдал от боли.
Всю ночь она оставалась в храме, пока врачеватели не разделались со всеми до единого хеттскими жрецами.
Домой возвращались на рассвете. Колесницей правил Таги-Усак. Потрясенный содеянным царицей, он не различал дороги перед собой.
— Я вижу, мой раб, ты одобряешь меня, не так ли? — спросила Мари-Луйс с усмешкой.
— Может, и так, — весь сжавшись, ответил Таги-Усак. — Ты людей за людей не считаешь. Для тебя человек — безделица.
— И один из таких — это ты, мой возлюбленный. Царь Мурсилис, самый жалкий из мужского рода-племени, с ума по мне сходил. Для меня он был как осужденный на смерть раб, выкравший яйцо из хозяйского курятника. Но боги увенчали его царской короной. Это было непреложно и примиряло меня с ним…
— Знаю, знаю, великая царица! Все знаю! Глубоко несчастлив всяк, над кем властен такой человек, как ты…
— Да я же стремлюсь облегчить людское страдание! Неужели не видишь, не понимаешь этого? Я — друг человека! Может, единственный!..
Мари-Луйс улыбнулась. Лицо и глаза ее сделались нежными, мягкими. И это так не вязалось со злом, которое она совершила. Губы ее, пухлые, манящие, и вся она такая знакомая, близкая Таги-Усаку… Но душа стала чужой, далекой, как звезды в небе…
Он чувствовал, царица довольна, что совершила жестокость, и ни о чем не жалеет. Страшно-то как…
Таги-Усак знал, что она любит его, но далека, как никогда. И это огорчало его. Немыслимо, что в одном человеке уживается столько всего: и свет, и тьма, и нежность, и звериная жестокость. Он никогда не смел открыто выразить ей своей любви и страсти. Не оттого ли и любит ее все сильней и сильней?..
И за что такая мука? Пропади пропадом все его горькое существование!..
Подстегнутый своими невеселыми думами, Таги-Усак осторожно спросил ее:
— Избранница богов, неужто ты в душе не караешь себя за все, что вершишь?..
Мари-Луйс усмехнулась:
— Отнюдь нет. Все это полезно…