Таги-Усак покрылся холодным потом. Ужасно было то, что сейчас с ним творилось. Он безмолвно наблюдал за царицей, за ее смятенностью, за тем, как она менялась в лице. Понимал, что все это — следствие пережитых страданий и ужасов, и жалел ее. На борьбу с многобожием сила у нее есть, но во всем другом она бессильна, как бессилен всякий обыкновенный человек.
Мари-Луйс воззрилась на него своими огромными горящими очами.
— Ты безучастен и печален, друг мой?
— Не более обычного, царица.
— Да нет, и этого тебе не утаить. Но о чем печалишься? Что воды наши отравлены, птицы больше не поют или девушки разучились целоваться?..
Таги-Усак молчал и с горечью думал, что напрасно он пришел сюда.
А царица вдруг, словно ее подменили, сделалась, как в былые времена, мягкой и ласковой и тихо заговорила:
— Против судьбы не пойдешь. Черная болезнь всеядна и живуча. Я вот вырвала ее из сердца, кинула в огонь, а она и там ожила. Колдовство, да и только… Чуется мне, грядет какое-то несчастье. Не видать нам безоблачных дней. Богиня Эпит-Анаит, верно, нашлет на нас новое испытыние… Ты тоже предчувствуешь это, друг мой Таги-Усак?
Он внимательно посмотрел на нее:
— Предчувствую, царица…
И гнетущая боль снова объяла его: сказать или не сказать, зачем он пришел?!
— Я ценю твою откровенность, — услышал он снова голос Мари-Луйс. — Однако, являя собой благородство и мудрость, ты умеешь сдерживать свои чувства. Но временами эта сдержанность становится невыносимой…
Таги-Усак с надрывом промолвил:
— Что ты от меня хочешь, великая и могущественная царица?
— Милосердия… Но не того, что дается твоими амулетами… На уме у тебя не то, что ты изрекаешь. Смотри, сейчас я молю о милосердии, а может случиться, отсеку его…
— Как отсекла голову Арбок Перча?.. — усмехнулся Таги-Усак и решил, что он скажет, зачем пришел сюда, как бы это ни было жестоко и гибельно. — Я правильно тебя понял, царица?
— Может, и да.
— Как бы то ни было, во мне нет зла против тебя. Хотя слышу я каждый день столько всего недоброго о твоих деяниях…
— Помнишь тот страшный день в храме, когда ты спас меня от жрецов?.. Может, забыл, а? Но я-то — нет.
Опять напоминает, как он некогда, нарушив существовавший обычай, противостоял тому, чтобы ее девственность была принесена в жертву храмовникам. А потом… Потом вся жизнь — не жизнь. И чего же она теперь все укоряет?.. Зачем?.. Знала бы, какая беда на нее надвигается…
— Вырвав меня из лап осквернителей, сам ты и пальцем ко мне не прикоснулся. Боялся?.. А я, может, очень даже этого желала… Не воспользовался возможностью, не сорвал с меня пояса девственности, хотя я пьянила и влекла тебя.