У сына было узкое лицо с длинным носом и тонкими губами. Темные волосы вились, и намека на лысину не выдавая, а глаза, черные, цепкие, глядели ласково. Он первым понял, что произошло неладное, книжку очередную отложил и поинтересовался:
— Разговор будет?
Он слегка картавил, невзирая на все усилия гувернера, нанятого исключительно порядку ради, ибо детей своих Софочка предпочитала воспитывать сама, полагая книжные премудрости не премудростями вовсе. Где это видано, чтоб ребеночка кормили пустою овсянкой и хлебом, маслом мазаным? Или вот голодным спать отправляли? Держали в холоде и излишней строгости?
— Будет, — вздохнул Соломон Вихстахович, но, невзирая на все дурное свое состояние, не решился супруге перечить. А та поднялась, отложив рукоделие, и велела:
— Стол накрывать пора. Не видите, батюшка голоден…
Она искренне полагала, что все тревоги происходят единственно от недоедания или же хворей желудочных, оное вызывающих. А потому при малейшем намеке на неприятности спешила накрывать стол.
Ужинали степенно, без спешки, которой Софочка не любила.
И удивительное дело, тревоги не то, чтобы вовсе отступили, скорее уж сделались куда менее тревожными. И мысли успокоились, и душа прекратила метаться. Оно-то, конечно, ничего хорошего не приключилось, но и плохого…
Уже потом, выпивши чаю с самолично испеченными кренделями — готовить Софочка умела и потому кухарка ее искренне недолюбливала, чувствуя, что тут обмануть не выйдет — Соломон Вихстахович пригласил в кабинету сына и супругу.
И уже там, усевшись в креслице, сказал:
— Возможно, нам придется уехать…
— Куда? — поинтересовался Додик, расстегивая пуговки на жилете. Матушка следила, чтобы кушал мальчик сытно и много, ибо всякий знает: умственная работа утомляет изрядно.
— Не знаю пока… главное, чтоб отсюда.
— Из Арсинора?
— Из империи, — он и сам жилет расстегнул, отдавая должное умению Софочки домовничать. А ведь предупреждали его, что за здоровьем следить надобно, и диету блюсти, и вообще…
Додик нахмурился.
Софочка всплеснула пухлыми ручками. Вот ей полнота шла несказанно, сглаживала острые по девичьим годам черты лица, придавая должные уютность и степенность. И кружевные наряды лишь подчеркивали зрелую женскую прелесть.
— Так все серьезно? — Додик почесал переносицу. — Слухи до меня, конечно, доходили… но я, право слово, значения не придавал.
— Какие слухи?
Соломон Вихстахович вынужден был признать, что его многолетний опыт, равно как и умения, оказались бессильны. Откудова взялись эти в высшей степени престранные слухи? Почему вдруг зацепились за людские умы? Поползли, вытесняя все прочее, будоража дурное…