Лешек отступил. И головой тряхнул, будто избавляясь от паутины наваждения.
— Он убивал их здесь, — от звука голоса темнота волновалась, Лешек покрутил головой, прищурился — факелы подсвечивали гладкую каменную площадку, но стены пещеры оставались в тени. — И души заключал в круг.
Они были рядом, смятенные, несчастные.
…разве Лешек не желает помочь им? Выпустить на волю.
— И тела…
…тела нашлись в боковом коридорчике, одном из многих, которые появлялись здесь сами собой, чтобы после также тихо исчезнуть. Место сие, переполненное силой, было исключительно нестабильно даже в лучшие времена. Ныне же сила пришла в движение, и Лешек старался не думать, чем это обернется.
…дворец просядет?
Или весь город уйдет в болота?
О городе он побеспокоится позже. А пока Лешек осмотрел тела. Холодные. Пустые. Но не тронутые разложением. Нагие девицы не вызывали в нем иных чувств, кроме, пожалуй, некоторой брезгливости.
— Надо будет Митьке показать… их задушили, верно? Верно.
Разговаривать с собою глупо, а вот молчать страшно, хотя и Лешек не желал признаваться в том.
На шеях некоторых виднелись синие полосы.
Но руки были чисты.
И не похоже, чтобы девицы сопротивлялись. Сами сюда шли? Почему? Впрочем, если ему, кем бы он ни был, удалось заморочить казаков, обвешанных амулетами, что уж говорить про девчонок. Внушил, вот и пошли… одежда лежала здесь же, в уголочке, сложенная, к слову, преаккуратнейше.
Лешек вздохнул.
Вот уж не было беды…
…Лизавете вручили грамоту, подписанную собственноручно Ее императорским Величеством. К грамоте прилагалось золоченое перо в коробочке и ежедневник вида весьма солидного.
Вручили не только ей.
И наверное, все это для иных людей было обыкновенно, а вот у Лизаветы сердце из груди выпрыгивало. И так ей было…
Радостно?
Горделиво? Будто и вправду сделала она что-то да важное. И радость эту не способно было омрачить чужое горе. Да и, если разобраться, какое Лизавете дело до других…
…с благодарностью освободить от дальнейшего участия в конкурсе…
…наградить листом…
…и признать заслуги перед короной, однако…
Эти слова ничего не значили… и вот рыженькая девица оседает на руки маменьке, а ее подружка стискивает кулачки, топает ножкой, будто грозится кому-то. Лицо ее меняет гримаса, и оно становится столь невообразимо уродливо, что Лизавета не удерживается, делает снимок.
Кто-то рыдает на радость толпе.
Кто-то…
— Мне сказали, что нас переселят, — Таровицкая оказалась рядом. — Надеюсь, ты не будешь возражать, если мы и дальше станем держаться вместе? Ты хотя бы адекватна.
Это, пожалуй, можно было счесть за похвалу.