После водки — керчеме. Чашка за чашкой. Закуски разной — не расскажешь. А в кармане-то сотенка целковых. А во дворе-то лошадка добрая, коровушка славная, на молочко щедрая. Да санки с подрезами, да сбруя ременная. А под потолком лампа ясным солнышком сияет. Веселись, Шеркей! Пришел на твою улицу праздник!
Никто на заметил, как вернулся Ильяс, разделся, сбросил полные снега валенки, юркнул в постель к матери.
— И-и! Дорогой сватушка!
— Пей, братец! Не ленись! За счастье свое пьешь! Да…
— За здоровье зятька моего любезного!..
— Га-га! — скалился Урнашка.
— Скрипку теперь бы сюда!
— Ну-ка, тряхни стариной, женушка! Ведь соловьем когда-то заливалась!
Раскрасневшаяся Алиме не заставила себя долго просить, вскинула голову и, мечтательно прищурив глаза, запела. Песню громко подхватили остальные. Пели старательно, натужливо, но голоса звучали хрипло, вразброд. Выводя высокие ноты, Шеркей вскидывал подбородок, тряс головой. Урнашка неуклюже взмахивал длинными руками.
Вдруг в комнате резко повеяло холодом. Взглянули на дверь — и замерли с открытыми ртами. У порога, окутанный клубами пара, стоял человек. Это был Элендей.
Первым опомнился Каньдюк. Схватил ковш, сдерживая пробегавшую по рукам дрожь, наполнил его пивом и с притворным радушием, гостеприимно улыбаясь, крикнул:
— Вот только кого нам не хватало! Угощайся, сваток! Долго жить будешь: только что тебя вспоминали. Хотели сходить за тобой, но не решились беспокоить. А ты и сам тут как тут. Легок на помине, счастливый человек. Да.
Не тронувшись с места, Элендей зычно захохотал:
— Сваток, значит? Ха-ха! Угощайся? Ха-ха-ха! Поете? Празднуете? Ловко! А почему же ночью? Хотя правильно, разбойники только в такую пору и веселятся! Ловкачи! Ничего не скажешь! Тайком. Чтоб никто не пронюхал.
— Да не тайком, сват Элендей. Зря ты горячишься, ей-богу, зря. Все честь честью мы сделали. Нам нечего прятаться и скрываться.
Ковш в руке Каньдюка вздрагивал, пиво выплескивалось на пол, на белые каньдюковские валенки.
— Кто умыкнул? Для кого?
Все не без труда начали выбираться из-за стола. Только Урнашка не двинулся с места, лишь глаза сильнее вытаращил да осклабился.
К Элендею нетвердой походкой подошел Нямась.
Незваный гость расставил ноги, опустил подбородок, чуть согнул в локтях руки:
— Что, иль сцепиться хочешь? Лыко твое, Нямась, вроде травки, не годится на лапти.
— Посмотрю, каково твое! Ржать-то ты больно горазд. Племенному жеребцу не уступишь. А вот насчет драки — не знаю.
Рядом с Нямасем вырос Урнашка.
— Ну?
— Что нукаешь, образина?
— Я умыкнул Сэлиме.