Дверь открыла хозяйка. Уважительно провела в избу.
— Честь и совесть моя с обитателями этого славного дома! — торжественно провозгласил с порога Каньдюк.
— Ой, какие дорогие гости пожаловали к нам! — радушно заулыбался хозяин, — Вот порадовали. И не знаю, как благодарить.
Он зажег лампу-«молнию». Яркий свет сделал чистую, уютную комнату еще привлекательней.
Гости уселись на устеленную пышной кошмой скамью.
— Проходили мы мимо с сыном и подумали: а как поживает наш уважаемый Эбсэлем бабай? — мякеньким голосом заговорил Каньдюк. — Давай-ка, говорим, проведаем. Вот и зашли.
— Отец-то? Слава богу, дышит еще старик. — Савандей повернулся к печке, прислушался. — Не спит вроде. Отец, а отец?
С полатей послышался сухой кашель:
— Слышу, слышу. Сам Каньдюк шоллом к нам пожаловал.
Эбсэлем довольно проворно спустился с полатей, оправил длинную, прикрывающую колени белую рубаху, из-под которой синели заправленные в подшитые валенки штаны, и чинно поздоровался с гостями.
— Побеспокоили мы тебя, прости уж нас. Но знаешь, как иногда захочется вдруг увидеть дорогого сердцу человека — и не стерпишь, зайдешь. Тянет к нему душа. Что с ней поделаешь? Так ты прости нас, прости. Младшие-то как живут?
— Слава Пюлеху, ничего плохого сказать не могу. Милует нас господь. И мы его стараемся не гневить.
Хозяйка принесла пиво и наскоро приготовленное угощение.
— Ну, а ты как поживаешь, Каньдюк шоллом? — прокашлял Эбсэлем. — Вижу, не помышляешь еще о покое, все такой же быстрый да проворный.
— Да вот хожу все, беспокою добрых людей.
— Стоит ли считаться с этим? Давно ведь знаем друг друга. Ты сколько уже годков насобирал? А?
— В калым[30] шестьдесят восьмой прикончил. К семидесяти пробираюсь.
— А я вот уже девяносто перелез. Вымолвить-то легко, а прожить столько… Отцу своему прикрыл глаза, когда ему сто три было. Так-то. Сам тоже собираюсь еще годков с десяток землю-матушку потоптать. Терпит она еще меня, не надоел. На здоровье не жалуюсь. Глаза, правда, немного туманятся… А как женушка твоя? Такая ли, как в девушках была? Словно птичка, все прыгала да щебетала целыми днями.
— Э-хе-хе! Что было, того не вернешь. Сдает, сдает. Чуть завечереет, сразу к постели клонится.
— А не пора ли нам, дорогие гости, пивца отведать и закусить чем бог послал? — предложил хозяин.
Нямась вынул из кармана бутылку водки и ловко откупорил ее ударом ладони по донышку.
Отец недовольно покосился на него: «Ведь сказал им, что случайно зашли, а ты с водкой».
Разговор оживился. Эбсэлем вспомнил, как он был распорядителем на свадьбе Каньдюка. Так отплясывал, что дубовые доски прогибались. А как-то на праздничной пирушке Эбсэлем поставил на голову стакан, полный до краев керчеме, прошелся несколько кругов вприсядку и ни капельки не расплескал.