Зимняя дорога, вот мой дом родной, даже у порога снег стоит стеной. Чистит батя тропку, мать печёт пирог, а дочуля топает прямо за порог.
— Ты куда раздетая? «Выйду погулять.»
— Дочек неодетых отец отправит вспять!
Ведут меня одеться в шубу и вперёд:
«Тятенька, приветик!» — снег мы тянем в рот.
— Что мне с ней тут делать, сугробища стеной?
— Мне и дела нету! — мать спешит домой.
Маленькую Инночку садят на сугроб:
— Будь хорошей девочкой, а я пророю ход!
Сидеть в сугробах, знаете, не очень то легко, вокруг всё расплывается, я иду на дно: молча иду, мне нравится, вокруг всё расплывается. Оглянулся отец:
— Нет здесь дони, где юнец?
Вот и откапывай дочь руками, а потом рассказывай маме, какой ты всё-таки дурак. Она скажет:
— Родом так!
И всю родню друг другу припомнят, пока дочка стол ни уронит, большой такой стол, журнальный, чуть было ни поминальный по кошке нашей Марыське. А за окном близко, близко зима неспешно гуляла и звала, звала, и звала.
«Пойдем погуляем, мама!»
— Нет, дочь, раз ты Иванна, то тебе и гулять с отцом. Вань, одевай её!
На выезде из посёлка стоит общественная баня, в которой были женские и мужские дни. Холл: касса, ларёк с очень вкусными советскими соками, вход в парикмахерскую, вход в раздевалку. В раздевалке деревянные кабинки без ключей, крашеные лавки и досчатые решётки под ногами. Все раздеваются догола и прут в помывочную, там же находится и парилка. Никаких простыней. Ещё чего! Помывочная ужасна: облупленный кафель, жестяные тазы, дребезжащие краны. Мрачно, как в тюрьме. В парной повеселее: там всё деревянное, и тётеньки хлещут друг друга вениками. Особенно красивы мгачинки к осени: загорелые как негритянки, и белые в местах, где был купальник. Смешно! Тётенькам нисколько не зазорно брать с собой мальчиков лет до шести. Мыться принято раз в неделю. Иногда я и мамка бегали ополоснуться через дорогу на электростанцию. Там помывочная выглядела ещё хуже. А шахтёры принимали душ в шахтовом комбинате.
Ну, раз детей с собой брать не зазорно, как-то взял меня (трёхлетнюю) папка с собой в баню. Назад привёл обиженный, кинул матери и сказал:
— Ты вот «это» мне больше с собой не давай!
— Вань, а шо так?
— А вот у «этого» и спроси.
«Это», конечно, молчало. Но в ходе допроса самого Ивана Вавиловича пыточно-подручными средствами моей матери, выяснилось, что в бане «это» выпучило полный ужаса взгляд на причинные места мужиков, и не сводило его до самого конца мытья. И тут Валентина поняла свою ошибку: она ж уже приучила «это» к женской бане, и «это» точно знало как должен выглядеть человек вообще и в принципе.