— Как вам удалось выехать из… где вы родились? — спросила Сузанна.
— В Венгрии. — Берни провел ладонью по лицу. Он собирался похвалить ее за то, как она распорядилась своей жизнью, за то, каким достойным делом она занимается в Минюсте, помогая детям, за то, что вырастила двоих сыновей, и за преданность Дойлу. Но вместо всего этого он ответил на ее вопрос: — Я уехал еще ребенком, мой дядя засобирался в Америку, и родители отправили меня вместе с ним, пообещав, что вскоре они тоже сюда приедут. Но не приехали.
— Я и не знала, что вы родились в Венгрии. Вы помните своих родителей, хотя бы немножко?
Берни оглядел свой кабинет, прежде чем ответить. Давно ему не приходилось рассказывать об этом кому-либо.
— Э-э, помню отца, читающего Тору. Помню, как мать накрывала на стол. А еще как она читала мне, когда я заболел однажды и лежал в постели.
— Берни, — голос Сузанны внезапно окреп, — могу я задать вам самый последний вопрос?
— Конечно, Сузанна.
— Вы сохранили веру? Религиозную веру, я имею в виду.
Будто волна захлестнула Берни. Он выждал, пока волнение стихнет, и сказал:
— Видишь ли, я столько лет прожил евреем-мирянином, и вряд ли во мне осталась вера в таком смысле.
— Но? — спросила Сузанна. — Ведь какое-то «но» существует, я слышу его в вашем голосе.
Берни смутился и задумался. Он чувствовал себя так, словно его призывают поделиться чем-то, выходящим далеко за пределы его компетенции юриста, тем, чем он не делился никогда и ни с кем, кроме жены, да и то много лет назад и как бы невзначай.
— Ладно, — отважился он. — «Но» таково: верю ли я? Да. Проблема в том, что я не могу описать, во что я верю. Но это все равно вера. Да, вера.
— Расскажите, какая она. Пожалуйста, прошу вас, Берни.
Берни поскреб затылок.
— Не могу, Сузанна. Потому что мне не хватает слов, чтобы рассказать об этом. Скорее, это понимание — и я прожил с ним почти всю мою жизнь, — что существует нечто куда огромнее, чем мы. — Он умолк, чувствуя, что потерпел провал, ему не удалось это объяснить.
— И мне раньше так казалось, — подхватила Сузанна. — Долгие годы меня преследовало то же ощущение. Но я не могу его описать. — Берни не отвечал, и она продолжила: — В детстве, когда я оставалась одна, — возвращаясь из школы, я много времени проводила в одиночестве — я уходила гулять, и у меня возникало это чувство, это очень глубокое переживание, и я понимала — как только ребенок способен понимать такие вещи, — что это неким образом связано с Богом. Но не с Богом в смысле отца-покровителя… я даже не понимаю толком, что я хочу сказать.