— Это нечестно, он не должен позволять тебе его любить.
Разумеется, я говорю ей это телепатически. Потому что всегда знаю, когда он приезжает в Москву. Её голос в телефонной трубке звенит, как будто она — девчонка, и она прячет свою радость, да, да, прячет, потому что никого не хочет посвящать в свою любовь.
— Мама, неужели это сильнее тебя? Он же никого не видит, даже очки снимает. Вы — как гимназисты старших классов. И он такой красивый от твоей любви.
— Давай сменим тему. Хочешь кофе?
Больше всего на свете я боюсь, что она уедет вместе с ним.
— Мама, ты для меня интереснее всего на свете. Помнишь «Осеннюю сонату»? Ты ещё удивилась, что я проплакала весь фильм, а ведь он про нас с тобой. Я тебе — неинтересна. Ты так от многих подруг уходишь. Сначала — восхищаешься, «играешь», а потом — тебе с ними становится скучно, а они — тебя забыть не могут. Ты же — никогда не выясняешь отношений, просто уходишь. Но я — твоя дочь, ты не имеешь права от меня уходить.
— Но я же не твоя крепостная.
— Ты ещё скажи: «Разве я обещала верность на всю жизнь?»
— Вот именно.
Она смеется, и я вдруг очень чётко представляю: аэродром, она проходит таможенный контроль, поправляет шарф, и как всегда, чуть в стороне от пассажиров, ждёт, когда можно будет подняться по трапу в самолёт.
— Но ты же не сможешь жить без Москвы.
— Астрологи мне рекомендуют Испанию. И Голландию.
— И цыганский табор.
— Не-ет! Я люблю комфорт.
— Ты хоть звонить-то мне будешь?
— Я тебя с небес буду защищать, не бойся, я совсем — не пропаду.
— Ты же больше всего обожаешь свободу, зачем тебе опять выходить замуж, да ещё и уезжать из страны?
Она спокойно продолжает украшать бутерброды. И не отвечает!
— У всех мамы как мамы, а у меня — вечный подросток. И вообще, кто из нормальных людей влюбляется после тридцати?
— Давай пойдем в цирк, я тысячу лет не была в цирке.
— Вдвоём?
— Угу, как раньше.
— Когда я тебя называла «маменька», а ты меня — «мой маленький».
— Это всё потому, что люди не желают менять ролевых установок. Привыкнут быть бедными или нелюбимыми, и не могут освободиться от старой кожи.
— А ты — сможешь?
— Я — да! Потому что моё счастье не зависит от обстоятельств.
— И где вы будете жить?
Она засмеялась.
— Понятия не имею. Это — его проблемы.
— Раньше тебе нравилось всё решать самой.
— Да, «роль женщины» — мне сложна. Но ничего: «я справлюсь».
Через месяц она уже жила в Греции, в каком-то коттедже, на берегу моря, и открытки, которые она присылала, были на редкость изысканными и предельно короткими.
Я перечитывала по несколько раз эти летящие строки и понимала: «Никто ей больше не нужен. Никто. Даже я.»