Меня настолько оглушили эти размышления, что я с облегчением оборачиваюсь на стук в дверь, чтобы встретить входящего Джона Фекенхема с робкой улыбкой на широком лице. Его светлые брови приподняты, будто он не уверен, что его тут рады видеть.
– Входите уже, – невежливо говорю я. А затем делаю глубокий вдох и выдаю подготовленную речь. – Раз уж мне были дарованы эти несколько дней для того, чтобы разговаривать с вами, хотя меня настолько мало беспокоит моя судьба, что я склонна воспринимать ее скорее как проявление Божьей воли в моей жизни и его безграничной милости.
– Вы подготовились к беседе, – замечает он, моментально понимая, что я вызываю его на дебаты, и кладет на стол свои книги. Затем он усаживается сам, словно знает, что битва за мою душу будет непростой.
Тауэр, Лондон.
Воскресенье, 11 февраля 1554 года
Матери и Катерине разрешено навестить отца, и моя сестра оставляет отца и мать наедине, они всегда предпочитали общаться именно так, и приходит в мои комнаты.
Она не знает, что мне сказать, и мне нечего сказать ей, поэтому мы сидим в неловком молчании. Она тихо плачет, заглушая всхлипы рукавом своего платья. Я не могу читать, писать или размышлять, пока она сидит так близко ко мне, глядя на меня своими полными слез глазами. Я тону в буре ее жалости, страха и горя, поэтому не слышу даже собственных мыслей. Такое ощущение, что я попала в бочонок для взбивания масла. Я чувствую, как все у меня внутри обмякает и обессилевает. Я не хочу так проводить последний день своей жизни. Мне хочется записать наш последний разговор с Джоном Фекенхемом и описать свой триумф над его ошибочным мышлением. А еще мне надо подготовить свою речь на эшафоте. Я хочу размышлять, а не чувствовать.
До нас доносится скрежет тележек, на которых подвозят древесину для строительства эшафота, и крики плотников, перебирающих свои инструменты. И каждый стук колеса тележки о камень мостовой, глухой звук падения бревен, треск и визг пилы Катерина воспринимает, вздрагивая и морщась. Ее хорошенькое личико побледнело, а глаза стали непривычно темными.
– Я умираю во имя веры, – неожиданно говорю ей я.
– Ты умираешь потому, что отец присоединился к заговору против коронованной особы, – взрывается она. – Тебя это никак не касалось!
– Это они так говорят, – спокойно произношу я. – Но королева отвернулась от тех, кто верит в Истинного Бога, нарушила свое же обещание позволить людям поклоняться Всевышнему так, как они того желают, отдала свою страну в рабство Папе Римскому и испанским идальго. Поэтому она так возненавидела меня, и из-за этого я и погибну.