Двадцать пять секунд…
Мерно отсчитывает маятник дни, месяцы, годы, десятилетия. Подобно отлаженному механизму, жизнь тянется своим чередом, ровно, гладко, без взрывов, без потрясений, виток за витком наматывает спирали на его судьбе. Он не ропщет, напротив, его устраивает этот спокойный, размеренный ритм, эта устойчивость, незыблемость жизненного уклада, обыденность отношений с близкими, друзьями, коллегами по работе. Его место в жизни чётко обозначено, маленькое место маленького человека. Как плотно входит патрон в патронник, так и он прочно и надёжно вписался в эту жизнь, занял свою нишу, свою крохотную ячейку. Он знает себе цену, хотя она и невелика, знает, что незаменим — дома, на работе, везде… И потому спокоен за будущее.
Сорок секунд…
Множество невидимых нитей связывает его с жизнью. Он крепко стоит на ногах, десятки, сотни житейских проблем, повседневных забот и обязанностей опутывают его, не оставляя места сомнениям и пустым тревогам за собственную судьбу, судьбу детей и близких. Он не ждет от жизни манны небесной. Зачем? Он счастлив и так, счастлив тем тихим, безмятежным счастьем, которое…
Минута…
* * *
— Всё. Время вышло.
Выстрел. Тело безвольно оседает на бетонный пол и заваливается на спину.
В длинном, тускло освещённом коридоре двое военных, сержант и рядовой.
— Понял теперь? — поучает сержант, пряча в кобуру ещё не остывший пистолет. — Главное — попасть точно в затылок. Чтобы без конвульсий и прочего дерьма.
Бледный как снег рядовой послушно кивает.
— Ничего, обвыкнешь, — продолжает сержант. — Меня на первых порах тоже мандраж колотил, никак, знаешь, не мог переломить себя. А потом понял, что я для них — последняя инстанция в этой жизни.
— Кто он?
— Этот-то? — Сержант брезгливо сплёвывает на мёртвое тело. — Выродок. Тридцать восемь убийств. Включая женщин, детей, стариков. Изувер, каких мало. Младенцев в колодцах топил, беременным бабам животы вспарывал, а год назад целую семью в избе спалил. Запер снаружи, керосином плеснул — и поджёг. Я, видишь ли, прежде чем привести приговор в исполнение, всегда с делом знакомлюсь. Чтобы рука не дрожала и кошмары по ночам не душили. Чтоб всё по совести было. Усвоил?
Рядовой громко сглатывает подступивший к горлу комок и снова молча кивает.
— Семь лет ловили подонка. Взяли с поличным, прямо на месте последнего убийства. Обложили гада, как медведя в берлоге. Жаль только, ту девчушку спасти не успели. А раскололся сразу, всё подчистую выложил, от и до. Так-то, парень… И хватило ведь наглости попросить минуту перед смертью! Чтоб я, значит, не смел его трогать, пока время не выйдет. А мне что? Мне не жалко. Пускай. Я никогда не отказываю клиентам в их последней просьбе, коли она не выходит за рамки… А этот, глянь-ка, ещё и лыбится! Небось, какую-нибудь мерзость перед смертью вспоминал, подлюга. Или о новом изуверском убийстве мечтал. Говорят, богатым воображением отличался, душегуб хренов. Мужичок-то с виду неказистый, ничем не приметный, а на ж тебе…