— Не будь дурочкой, — вслух осадила она сама себя.
Вероятнее всего, дело в «Мессии». Корд знала, что пение для нее — наркотик: оно изменяет тело, качает сквозь него кислород и адреналин, и иногда ей даже почти удается снова уловить это чувство-чувство триумфа, погружения в собственное искусство, нарастающее ощущение восторга безраздельного могущества…
Звонок мобильника пронзил тишину, и Корделия вздрогнула — эта штука никогда не звонила. Неловко нащупав аппарат на дне рюкзака, она ответила:
— Алло?
Вместо ответа она услышала шум помех — такой оглушительный, словно звонили из аэродинамической трубы.
— Алло? Есть там кто-нибудь? — Корд уже собиралась прервать звонок, но вдруг раздался голос.
— Корди?
У нее пересохло во рту. Никто не называл ее Корди. Уже никто.
— Кто это?
— Корди? Теперь ты меня слышишь? Я отошел подальше от пляжных домиков.
Она повторила, как автомат:
— Кто это? С кем я говорю?
— Это я, — сказал голос, и Корд почувствовала, как ее охватывает страх. Жар зародился в ее груди и принялся мучительно разливаться по телу, сжигая ее. — Это Бен, Корди.
— Кто?
— Твой брат. Бенедикт. — Он кричал. — Черт возьми, здесь ужасный прием. Из дома я вообще не мог тебе дозвониться. — Корд услышала звук ускоряющихся шагов. — Я иду к переулку. Теперь ты меня слышишь?
— Да. — Ее сердце, казалось, билось в горле. — Разве ты не в Лос-Анджелесе?
— Я вернулся в Англию на некоторое время. И пытался дозвониться тебе с самого утра.
— Я не проверяла звонки. У меня был концерт. Мы репетировали почти весь день.
— Правда? — Неподдельная радость в его голосе пронзила ее. — Слушай, это же здорово!
Взглянув на свое отражение в мутноватом зеркале, Корд обнаружила, что густой алый румянец уже добрался до ее челюсти, а в глазах стоит неподдельный ужас. Господи, неужели даже сейчас, спустя многие годы, ей по-прежнему настолько тяжело?
— Чего ты хотел, Бен? — спросила она, стараясь сохранять спокойствие. — Мне нужно переодеваться.
— О, понятно. Конечно. — В отличие от нее самой, Бен не унаследовал родительской способности к лицедейству. — Ну… дело в том… В общем, это мама. Она не совсем в порядке. Я подумал, ты захочешь узнать…
— Что с ней случилось?
— Мне жаль, Корди, но она… она умирает.
— Она всегда умирает, Бен, уже много лет.
— В этот раз все не совсем так. — Он прокашлялся. — Корди, ей осталось всего несколько месяцев — и это в лучшем случае. У нее опухоль мозга. Глиома-бабочка[14], вот как она называется. Поэтично, правда? Уже четвертая стадия, и врачи говорят, делать операцию нет никакого смысла. — Его голос звучал еле слышно.