Летиция не стала ждать, пока поезд тронется, и медленно шла по перрону в противоположную от Москвы сторону. Она была уверена: он смотрит ей вслед, но сил оборачиваться не было: «Какая я глупая! Мне надо было сразу сказать да, и всё бы встало на свои места. Что я жду? Зачем терзаю себя и отказываюсь жить полной жизнью?»
Ей хотелось, чтобы Михаил оказался рядом и опять обнимал, как несколько минут назад. Но это уже было невозможно, поезд набирал скорость и, скорее всего, уже скрылся из виду.
Троллейбус гордо, с достоинством катил по Невскому, чётко выполняя предписания и поставленную перед ним важную миссию. Казалось, он живёт отдельной жизнью и совсем не зависит от воли уставшего за день водителя в потёртой кожаной фуражке. Летиция скользила взглядом по жёлтым окнам, вглядывалась в небо, искала звёзды, которых было совсем не разглядеть в сумеречном небе: «Завтра будет дождь, не иначе…»
Букетик ландышей потерял свою свежесть, и она разглядывала его с грустью, не понимая, что с ним теперь делать, впору выбрасывать. Недолго думая, открыла сумочку и бережно положила в боковой кармашек, стараясь не повредить ни один тонкий стебелёк с кистью поникших белых цветочков. Вспомнила, как раньше сохраняла на память любую полюбившуюся веточку – прокладывала тонкой пергаментной бумагой и засовывала в первую подвернувшуюся папину толстую учёную книгу. Наверно, всё так и осталось храниться в его библиотеке, стоит только поискать. Захлестнуло невыносимое одиночество. Оно давно следовало за ней по пятам, и Летиция спасалась, насколько хватало сил, погружаясь в работу, театры, книги… У неё неплохо получалось, и она почти научилась прятаться от одиночества и заодно от самой себя. Никогда не забудет, как отец запрещал плакать по матери: «Не дай себе утонуть в печали! Маму не вернуть».
Как ему удавалось переносить такую горькую утрату, ещё и на склоне лет, когда ничто не может заменить женщину, которая прошла всю жизнь рядом, разделяя радости и тревоги? Он был глубоко верным человеком, и Летиция всегда знала: маму он любил больше всего и всех на свете, больше своего призвания, больше её, своей единственной дочери, пусть это и совсем разные чувства. Если бы не мама, он бы прожил ещё. Скорее всего, не захотел.
Троллейбус подкатил к Дому книги и, кряхтя, остановился. Немного похолодало, и она, застёгивая на ходу вязанный жакет, побежала через переход к Казанскому собору. В квартире стояла тишина, к которой она никак не могла привыкнуть. Иногда ощущала её особенно остро, понимая, что за этой тишиной скрывается пустота. Пустота была несговорчива и нагло выглядывала из каждого знакомого уголка, предчувствуя свою окончательную победу. Объединившись с одиночеством, они бесстыдно праздновали свой триумф, и ей казалось, что теперь они и есть настоящие хозяева старой квартиры на канале Грибоедова с видом на Банковский мостик.